Маршал

Она вскочила. Они не обнимались, не объяснялись и даже толком не поздоровались. Тота резко взял чемодан, другой рукой схватил её руку, быстро повел к лифту. Только очутившись в своей комнате, Болотаев внимательно осмотрел её – очень похудела; а шрам – видимо, раньше она его припудривала – теперь потемнел. Одета она худо, бедно, провинциально.

– Когда освободилась?

– Позавчера… Спасибо вам. Ваш земляк Ваха сказал, чтобы я там более не оставалась. Это он посоветовал к вам. Я проездом.

– И куда?

Она замялась и после паузы:

– К подружке по детдому. В Воркуту.

– Это значит в никуда?

Она совсем обмякла, опустила голову.

Тота кинулся к ней, с силой и страстью обнял, так что она простонала, косточки хрустнули…

– У меня сейчас две пары семинарских занятий, – это Болотаев замещает заболевшего научного руководителя, – а часов в шесть-семь я вернусь… Ну, располагайся. Я побежал.

У Тоты часто останавливались гости – земляки. Но это особый случай. И он очень хотел побежать к Даде, да у него еду приготовить не из чего. В магазинах полки пустые, даже если деньги есть, а у него их нет – он долг погашает.

Всё-таки не с пустыми руками он в общагу пришёл, а уже от лифта вкусный аромат.

Стол накрыт и столько блюд.

– Ты где взяла всё это? – удивился Тота.

– У соседей. Точнее, они сами предложили. Я нашла у вас лук, картошку, хотела пожарить, и они жаркое готовили, я предложила помощь. Вот так получилось и у нас, и у них. – Она демонстрирует стол. – А что?

– Что? Что?! – возмущен Тота. – Ты разве не видишь их?

– Очень вежливые, нормальные африканцы. Гораздо лучше, чем пьяные и грубые мужланы.

– Это, может, и так, – согласился Тота, – но с иностранцами надо быть очень осторожным. А что-то у них брать!.. Понятно?

– Понятно, – согласилась Дада, – что это не наша общага в тайге.

Общежитие было построено к московской Олимпиаде 1980 года, блочного типа. Небольшой общий коридор, санузел и двух- и трехместные комнаты. Болотаев занимал трехместную, большую комнату. У него прописан студент-земляк, который живет на съемной квартире и не появляется здесь. Соседи Болотаева тоже аспиранты. Правда, их цель – не защититься, а под разными предлогами как можно дольше пробыть в Москве, где они, пользуясь дефицитом во всем, регулярно выезжают в свои страны, привозят всякие вещи – от спиртного и сигарет до джинсов, дубленок и иных «шмоток», на чем зарабатывают вроде бы хорошие деньги.

В СССР такое считалось спекуляцией, было уголовно наказуемо и обществом вроде бы порицалось, хотя почти все, кто жил в Москве, так или иначе к этой сделке или спекуляции порою бывали причастны, ибо иных вариантов приобрести что-либо нормальное не было.

Болотаев тоже пару раз со спекулянтами контактировал, себе джинсы брал, маме кожаное пальто и ещё кое-что по мелочи. Правда, всё это было не с соседями, которых Тота держит на дистанции.

Так, после приезда Иноземцевой, утром, стоя в маленькой прихожей, он грубо постучал к соседям и через закрытую дверь крикнул:

– Эй, вы! Ко мне девушка приехала, поэтому ведите себя тише воды, ниже травы. А санузел для вас только вечером и утром, по полчаса. Понятно?

– Да-да, товарищ Тота, – дружно ответили соседи, не открывая дверь.

А вот Дада из-за этого диалога сильно возмутилась:

– Как так можно?! – не находит она даже слов. – Это просто не по-человечески, невыносимо!

– О чём ты, Дада? – усмехается Болотаев. – Ты ведь их не знаешь.

– Не знаю, но знаю, что вы не правы. – Она нервно размахивает руками и как последний аргумент: – Неужели вы окончили институт культуры?

Если бы это сказал кто-либо другой, обида Болотаева была бы серьезной и, может, был бы конфликт. Однако на Даду Тота обижаться не может, она без шума и незаметно навела во всем боксе аптечный порядок, всегда приготовлена еда, уютно, и, главное, она ничего не требует, не просит и, вообще, незаметна, как в сибирский активированный день, тиха, если её не трогать. А вообще-то она часами напролет что-то вяжет. Этот процесс порою идет и ночью при свете ночника, и тогда Тота сквозь сон слышит, как нежно спицы пищат, словно мыши в углу играют. И что самое интересное, она почти что неревнива или делает вид, что не ревнует. По крайней мере, вечером, когда Тота возвращается, она сообщает, что заходила, к примеру, блондинка Вера, или брюнетка Люся, или ещё какая-либо дама, и это всё без видимых эмоций. А вот когда объявилась одна уж очень навязчивая аспирантка и Тота был в комнате, Дада засобиралась было прогуляться, хотя до этого даже боялась выходить, но Тота остановил её:

– Уже поздно и ветрено, – и обращаясь уже к аспирантке: – Что-то хотела сказать или спросить?

– Да, наша гостья не желает быть на нашем вечере? Как-никак, а восьмое марта, Женский день?

Тота явно смутился, губы сжал, молчит, а девушка продолжает:

– Ну, как говорится, молчание – знак согласия. Я за вами завтра в пять зайду.

– Она не хочет, – выдал Болотаев.

– Почему не хочет? – и обращаясь к Иноземцевой, делая акцент на первом слове: – Наш Болотаев такой талант. Он такие вечера устраивает.