Март, октябрь, Мальва

За этой тоской и вынужденно сузившемся жизненным пространством мне оставалось совсем мало.

И конечно, прогулки с Мальвой входили в эту малость, и когда пришла настоящая весна, ее теплая, жаркая часть, мы гуляли с ней подолгу. Несмотря ни на что, Мальва каталась в траве и заражала меня своей радостью, на короткие минуты прогулок я никогда не брала с собой телефон, чтобы отдыхать от него, это время было только моим и ее. Перед каждой прогулкой она смотрела на меня, и у нее был такой смешной выжидательно-возбужденный взгляд. Мы выходили с ней из подъезда, и сначала она с упоением каталась в траве, у нас с ней даже была такая команда: «Кататься – радоваться», а потом она подолгу лежала и смотрела на мир вокруг своими оленьими глазами, на каждую травинку и на листву, и ее шерсть начинала пахнуть солнцем.

Когда сняли карантин, мы ненадолго помирились с Алексеем. Он позвал меня к себе. В ту летнюю ночь я поняла, о чем писала Цветаева, утверждая, что все любящие одного пола. Я поняла, что мое тело – драгоценность: каждое углубление в нем, каждый сосудик, каждый шрам. И его тело так же: каждый след на нем, каждый волосок, каждый отпечаток.

Вначале он сказал мне:

– Ты так смешно смущаешься, меня это возбуждает.

Мне казалось, что он хочет поглотить меня целиком, и мне было страшно от этого. Никто никогда до этого не интересовался мной так, это всегда был более физический, обыденный интерес. Его фраза: «Я хочу смотреть на тебя» значила, что он правда хочет смотреть на меня – так, как другие, возможно, даже не думали. И сквозь свой изначальный страх я чувствовала такое же желание поглотить его. В ту ночь мы с ним дошли до какого-то уже непереносимого исступления, до какой-то крайней точки.

И утром, умывая лицо в его ванной, я подумала: после такого или начинают жить вместе, или расстаются. Я почувствовала, что больше не могу.

И конечно, он выбрал второе – он оставил меня на полтора года. Я осталась одна посреди лета, его тепло стало для меня ненужным. Если я смотрела на небо или на листву, я тут же начинала плакать, слезы текли сами собой, и я уже ничего не знала о себе самой, о себе новой, кроме того, что мне нужен он.

Вначале у меня открылся острый психоз, я не могла спать, я просыпалась в шесть утра, словно от внутреннего удара, он шел откуда-то изнутри моего тела, изнутри грудной клетки, застывал, концентрировался в районе солнечного сплетения и ударял меня изнутри.

И каждый рассвет был то желтым, то оранжевым, то розовым, но всегда одинаково невыносимым.

Между мной и ним – холод, пульсация новогодней гирлянды и боль, и я протягиваю к нему руку, прежде чем открыть глаза и увидеть конечность комнаты, где я нахожусь.

Часто я видела его в соцсетях с другими, и ревность пожирала меня наравне с болью.

Мне хотелось понять, неужели все, что произошло между нами, для него было только эпизодом и ничем больше. Если я встречала его где-то, то он делал вид, что не знает меня, и я в ответ поступала так же. А потом закрывалась в туалете клуба или бара, прижималась лбом к холодному кафелю и повторяла про себя: «Ну ведь это же я. Это меня ты так целовал, это меня ты брал за руку во сне. Это же я, это я, это я».

Я повторяла это про себя много-много раз, потом затихала и принимала правила навязанной мне игры и выходила с холодной улыбкой.

Позже я скажу ему, что эта игра невротическая и мне она не нравится.

А он ответит мне только:

– Все коммуникации между людьми невротические.

Я понимала и не понимала, почему он так поступает.

Намного позже, когда я узнаю его лучше, я найду ответ на этот вопрос в его вечной депрессии и пустоте, в том, как замыкаются на самый крепкий замок мои и его психические проблемы и травмы. Его драматичный брак задолго до меня. Брак, который втянул в себя слишком много темноты. Что бы позже на протяжении всей нашей связи я ни узнавала о его браке, это всегда были тяжелые подробности, в которых было много его вины и боли перед другой женщиной и много ее боли и, возможно, тоже вины перед ним; для меня она всегда была фантомом, хотя я видела ее фото в соцсетях. Со стороны этот брак, закончившийся разводом почти за десять лет до нашего знакомства, напоминал нечто вроде Бермудского треугольника. Как-то мы стояли с ним у перехода на другую сторону улицы, и светофор бесконечно долго горел красным светом, и я сказала ему, смеясь:

– Давай нарушим закон и перебежим.

Он посмотрел на меня серьезно и сказал:

– Это не смешно, моя бывшая жена сбила насмерть человека, который вот так перебегал дорогу на красный свет.

– Прости, я не знала.

В ту минуту мне стало стыдно, а ночью, лежа одна в своей постели, я почему-то долго плакала.