Мартин Иден. Рассказы

Кризис, губящий молодого, полного сил писателя, тоже заслуживает того, чтобы читатель задумался над его причинами. Конечно, судьба Мартина — прежде всего яркое доказательство того, насколько враждебно подлинному искусству буржуазное общество. Мартину, писателю, вышедшему из рабочего класса, нечем дышать в мире Морзов и Бэтлеров, даже если они вынуждены признать его талант. Они умеют поработить и подчинить своим вкусам талантливого, хотя и чуждого им художника. Буржуазное общество сначала отравило талант Мартина, а затем привело его к смерти. Мысль о страшной судьбе подлинного художника в буржуазном мире настойчиво преследовала Лондона, это была мысль о своей собственной судьбе, пророческая мысль о судьбах многих других талантливых писателей XX века — в том числе и американских. Сколько таких судеб видели мы уже после смерти Лондона!

Но есть и другая причина гибели Мартина. Она кроется в том, что Мартин утратил пути к народу — туда, откуда он вышел и где лежат корни, питающие его талант и характер. Он потерял свою среду[2]

. Кроме того, Лондон прямо говорит о необратимом отравляющем воздействии, которое оказали на еще неопытный ум Мартина различные декадентские теории. Особенно сильным и губительным было воздействие ницшеанских идей: они воспитали болезненный индивидуализм Мартина, от которого он уже не в силах освободиться, хотя и чувствует всю порочность и ложность идей Ницше. Эта ситуация лишний раз напоминает об известной автобиографичности романа: комплекс ницшеанских идей остался не преодоленным до конца и для Лондона, хотя Лондон сам писал о том, что «Мартин Идеи» и «Морской волк» — книги, направленные против ницшеанства.

Эстетические идеи писателя Мартина Идена безмерно выше уровня буржуазного искусства. Когда Мартин чувствует, что он должен приноравливаться к этому жалкому уровню, он видит в этом измену своим заветным мечтам, своим представлениям о подлинном искусстве, которое должно служить «Приключению с большой буквы» — прославлению подлинных подвигов. Только о них хотел писать Мартин.

Вероятно, именно в этом романе Лондон ближе всего подошел к тому идеалу искусства, который он видел в творчестве М. Горького. Еще в 1901 году, в пору своего мужественного движения вперед, в пору овладения писательским мастерством, он писал в своей рецензии на американское издание романа «Фома Гордеев»: «Его реализм (Лондон говорит о Горьком. — Р. С.)

более действен, чем реализм Толстого или Тургенева. Его реализм живет и дышит в таком страстном порыве, какого они редко достигают. Мантия с их плеч упала на его молодые плечи, и он обещает носить ее с истинным величием…»

«Он, — заключает Лондон свою статью о Горьком, — знает жизнь и знает, как и для чего следует жить».

Так говорил американский революционный писатель начала XX века об основоположнике социалистического реализма. Он верно почувствовал в его искусстве черты «нового реализма», как определил Лондон творческий метод Горького.

Лондон стремился к тому новому, действенному искусству, которое учило, «как и для чего следует жить», и в романе «Мартин Иден» достиг многого.

Характерной чертой того искусства, за которое боролся Лондон и его герой в романе «Мартин Иден», наряду с острым критическим изображением буржуазного общества, наряду с беспощадным анализом переживаний героев романа, является и ясно выраженная романтическая тенденция. Эта тенденция свойственна и эстетике Лондона в целом.

В конспекте своих лекций о русской литературе, читанных в начале XX века на острове Капри, Горький писал о «социальном романтизме» как о важном направлении в литературах конца XIX — начала XX века.

Действительно, критика капитализма, с новой силой вспыхнувшая в мировой литературе вместе с переходом капитализма в его последнюю стадию — в стадию империализма, — дала импульс для волны романтических настроений, характерных для многих писателей этого времени. Литературная критика конца столетия — начала XX века охотно говорила о явлениях «неоромантизма», то есть нового романтизма в творчестве писателей-современников. При этом в число «неоромантиков», противостоявших душным и бесчеловечным будням позднего капитализма, заносили писателей очень различных — и Кнута Гамсуна с его сильным человеком, вернувшимся к общению с природой, и болезненно хрупкого Гофмансталя, артиста и сноба до кончиков ногтей, убегавшего от венской бюргерской пошлости в мир утонченных эстеских переживаний, и поэта строителей Британской империи Редьярда Киплинга с его пафосом отречения от личности во имя солдатского долга и во имя служения идее британской мировой империи.

Но была и другая линия «нового романтизма», звавшая к борьбе против буржуазного мира под знаменами революции, во имя создания действительно нового общества, в котором человек станет действительно свободным. Революционная романтика звала к себе все большее количество активных натур, и, видимо, эти настроения Горький объединял под понятием «социального романтизма».