Машинист

Все ближе пассажирский, уже видна на черной маслянистой груди паровоза красная звезда, слышно, как стучат, торопятся колеса, как разноголосо шипит в разных трубках пар. Серенький стоит рядом с матерью и смотрит на будку машиниста. Парамонов тоже смотрит на них из-под лакированного козырька форменной фуражки. Лицо у него загорелое, обветренное, скулы выпирают, как две печеных картошки, глаза прищурены. Усы у него густые, темные, и кончики загибаются кверху, как у маршала Буденного. Машинист едва заметно что-то трогает там внутри рукой, и тотчас раздается негромкий добродушный гудок. Это Парамонов поздоровался с ними. Мать держит перед собой желтую трубку флажка. Глаза у матери синие, длинные ресницы загибаются кверху. Из-под косынки выбивается черная прядь и трепещет на ветру.

Паровоз заслонил собой полнеба, и, чтобы увидеть машиниста, нужно задирать голову. С шумом, лязгом, грохотом проносится мимо состав, и вот уже виден лишь затылок машиниста. И широкая спина, обтянутая синим кителем, Летят мимо длинные цельнометаллические вагоны с белыми табличками на боку. В окнах видны люди. Лиц рассмотреть невозможно, какие-то бледно-желтые пятна.

Пронесется пассажирский, помаячив напоследок черным проемом последнего вагона с красным фонарем, и исчезнет вдали, где рельсы снова сходятся в одну блестящую точку. Далеко-далеко разнесется над притихшим лесом продолжительный прощальный гудок. И станет тихо. Лишь с высоких потревоженных сосен, что у самого полотна, еще долго будут сыпаться вниз сухие иголки, да теплый рельс, если к нему приложить ухо, будет тоненько и мелодично звенеть.

С Парамоновым Серенький познакомился этой весной , когда на их участке ремонтировали путь; снимали старые расплющенные рельсы и вместо них устанавливали новые, с железобетонными шпалами. Несколько дней окрест разносились стук молотков, лязг железа, людские голоса. Серенький с утра до вечера крутился возле рабочих, но они на него почти не обращали внимания. Да у них и времени не было: нужно скорее отремонтировать путь.

Пассажирский остановился напротив будки — ремонтники не успели к приходу поезда закрепить болтами рельсы — и машинист соскочил с железной подножки поторопить их, хотя и так было видно, что они стараются изо всех сил.

Мать стояла у будки, и в руке у нее был развернутый красный флажок. Впрочем, машинист и сам знал, что на этом участке идут работы, и еще задолго до разъезда замедлил ход.

Парамонов был высокого роста, широкоплечий и очень серьезный. И еще, на что обратил внимание Серенький, — чисто одет. Обычно машинисты ездят в замасленных куртках и мятых фуражках, а на Парамонове все было опрятно, фуражка новая с белыми шнурами и блестящим лакированным козырьком. Поговорив с бригадиром в оранжевой безрукавке, Парамонов подошел к ним. Наверное, он был не очень разговорчив, потому что долго молча смотрел на мать. Мать первой отвела взгляд и стала сворачивать и разворачивать красный флажок, и Серенький заметил, как на щеках ее вспыхнул румянец. И тогда машинист перевел взгляд на мальчика.

— Волков не боишься? — спросил Парамонов.

— Волков? — удивился Серенький. — Я их ни разу не видел.

Парамонов закурил длинную папиросу, повернулся к матери:

— Замечаю, давно вы тут?

— Сыну было два года, когда сюда перебрались, — ответила мать и зачем-то взъерошила Серенькому густые соломенные вихры.

— Давай познакомимся, — протянул ему большую руку машинист. — Парамонов.

Мальчик растерялся — ему еще никто из взрослых не протягивал руку — однако осторожно ухватился за широкую ладонь сразу двумя руками.

— Серенький, — тоненьким голосом сказал он и шмыгнул носом. Ему самому не понравился собственный голос. Для пущей солидности откашлялся и сплюнул себе на сандалет.

— Кто-кто? — переспросил машинист.

— Серенький... — растерянно повторил мальчик и покосился на мать, дескать, такой большой, а не понимает...

— Какой же ты серенький? — улыбнулся машинист. — Ты яркий, как цветок-ромашка... Значит, Сергеем тебя величают? Выходит, мы тезки с тобой, а? Меня тоже Сергеем зовут.

— Парамонов, прокатите на паровозе? — осмелел Серенький. — Я ничего трогать не буду.

— При одном условии: ты позабудешь, что когда-то был сереньким. Ты теперь Сергей... Как по батюшке-то?

— У меня нет батюшки, — ответил Сережа. — Только мама.

— А где же твой... — Парамонов взглянул на мать и осекся. Когда он снова повернулся к Сереже, лицо у него было виноватое. — Я прокатил бы тебя, тезка, а как мать? — И он снова посмотрел на нее.

— Мам, можно? — умоляюще взглянул на нее и Сережа.

— О чем вы тут толкуете? — нахмурилась мать. — Это же поезд, а не автобус, который можно где угодно остановить...

— Я завтра поеду с утренним и привезу его, — сказал Парамонов.

Мать посмотрела в сторону ремонтников, свернула красный флажок, засунула в чехол, вытащила желтый.

— Путь свободен, — сказала она, не глядя на машиниста.

— Сердитая у тебя мать-то, — заметил Парамонов.

Сережа ничего не ответил, только носом шмыгнул и

отвернулся.