Маска Красной Смерти

Прошло с полчаса, а может быть, и с час, потому что я не мог ясно определить времени, когда я снова поднял глаза кверху. То, что я там увидел, привело меня в недоумение и изумление. Размер маятника увеличился почти на целый ярд, и движение его стало быстрее. Но что меня больше всего смутило, так это то, что он видимо опустился. Тогда я разглядел – не стану описывать с каким ужасом, – что нижняя его оконечность состояла из блестящего стального полумесяца, имевшего около фута длины от одного рога до другого; рога были направлены кверху, а нижняя округлость, очевидно, была наточена, как бритва. Он казался так же тяжел и массивен, как бритва, утолщаясь кверху своим широким концом, и был прикреплен к тяжелому медному пруту, на котором раскачивался со свистом.

Я не мог более сомневаться в участи, приготовленной мне изобретательностью монахов. Агенты инквизиции угадали, что я открыл колодезь – колодезь

, вполне достойную кару для такого еретика, как я… Я совершенно случайно избежал падения в него, но в то же время знал, что искусство делать из казни западню и сюрприз для осужденного составляет важную отрасль всей этой фантастической системы тайных экзекуций. Так как мое нечаянное падение не удалось, то в план этих демонов вовсе не входило бросить меня туда насильно, следовательно, я был обречен – на этот раз уже непременно – на другую, более приятную смерть… Более приятную! Посреди моей агонии я улыбнулся, когда мне пришло на ум это странное слово.

К чему послужит рассказывать те долгие, долгие часы ужаса, в продолжение которых я считал звучащие движения стали? Она опускалась дюйм за дюймом, линия за линией, так постепенно и незаметно, что это можно было заметить только после долгих промежутков времени, казавшихся мне веками. Все опускалась ниже – все ниже!.. Протекли целые дни – может быть, даже много дней, – прежде чем маятник начал качаться от меня достаточно близко, чтоб я мог чувствовать движение рассекаемого им воздуха. Запах наточенной стали входил в мои ноздри. Я молил небо – молил неустанно, – чтоб сталь поскорее опускалась. Я помешался, я обезумел и силился подняться на встречу этому движущемуся мечу. Потом – внезапно – глубочайшее спокойствие низошло в мою душу, и я лег неподвижно, улыбаясь этой сверкающей смерти, как ребенок дорогой игрушке.

Опять настала минута полного беспамятства, хотя на весьма короткое время, потому что, придя в себя, я не нашел, чтоб маятник заметно опустился. Однако это время могло быть и долгое, потому что я знал, что вокруг меня были демоны, которые подметили мой обморок и могли остановить движение маятника по своей воле. Опомнившись совершенно, я почувствовал невыразимую, болезненную слабость, как будто от долгого голода. Даже посреди настоящих мук природа требовала пищи. С тяжелым усилием я протянул мою левую руку, насколько позволяли мои узы, и достал небольшой остаток мяса, оставленный крысами. Пока я подносил его ко рту, в уме моем мелькнула какая-то бессознательная мысль радости и надежды. По-видимому, что могло быть общего между мною

и надеждой? Но я повторяю, что эта мысль была бессознательная – человеку часто приходят такие мысли без формы. Я чувствовал только, что это была мысль радости и надежды, но она угасла почти в ту же минуту, как родилась. Напрасно я старался опять вызвать, уловить ее: мои долгие страдания почти уничтожили во мне все умственные способности. Я был безумный, идиот.

Движение маятника происходило в прямой линии надо мной, и я заметил, что полумесяц был направлен так, чтоб пройти сквозь полость сердца. Он сначала только заденет саржу моего платья, потом возвратится и прорежет ее, и потом опять, и опять. Несмотря на огромное пространство кривой линии, описываемой им (около тридцати футов), и на силу его взмахов, которые могли бы прорезать самые стены, он не мог в продолжение нескольких минут сделать ничего другого, как только задеть и прорвать мое платье. На этой мысли я остановился; далее я не смел идти. С упрямым вниманием я налег на одну эту мысль, как будто этим мог остановить опускание стали. Я размышлял о том, какой звук произведет полумесяц, проходя по моему платью, и какое ощущение произведет на мои нервы трение саржи о мое тело. Я до тех пор углублялся в это, пока у меня в зубах начался зуд.

Ниже – еще ниже – он все скользил ниже. Я сравнивал быстроту его раскачивания с быстротой нисхождения, и это доставляло мне едкое удовольствие. Направо – налево, и потом он высоко взмахивался, и опять возвращался со скрипом и визгом, и подкрадывался к самому моему сердцу увертливо и тайком, как тигр! Я попеременно смеялся и стонал по мере того, как мне приходили эти различные мысли.