Жар быстро увеличивался, и я еще раз раскрыл глаза, дрожа как в лихорадке. Вторая перемена совершилась в комнате – и на этот раз она произошла в ее форме. Как и в первый раз, я сначала напрасно пытался понять, что такое происходит; но сомнение мое продолжалось недолго. Мщение инквизиции шло теперь быстрыми шагами, дважды потерпев от меня поражение, и недолго уже мне оставалось шутить с Царем Ужаса. Комната прежде была четвероугольная, теперь же я заметил, что два ее угла сделались острыми, а два остальных – тупыми. Эта страшная противоположность увеличивалась быстро с глухим шумом и скрипом. В одну минуту комната вся перекосилась, но превращение на этом еще не остановилось. Я уже не желал и не надеялся, чтоб оно остановилось; я готов был прижать раскаленные стены к моей груди, как одежду вечного покоя. Смерть, говорил я себе, смерть, какая бы ни была, только не смерть в колодце! Безумный! как же я не понял, что им нужен был именно колодезь, что один только этот колодезь был причиною огня, осаждавшего меня? Мог ли я противиться его пламени? И даже если б мог, то как бы я устоял на месте? Косоугольник все сплющивался с такой быстротой, что я едва имел время размышлять. Центр его, соответствовавший самой широкой его линии, находился прямо перед зияющей пропастью. Я хотел отступить, но стены, суживаясь, гнали меня вперед. Наконец настала минута, когда мое обожженное и скорченное тело почти не находило места, когда ноги мои едва могли стоять на полу. Я более не боролся, но агония души моей высказалась в долгом вопле невыразимого отчаяния. Я чувствовал, что шатаюсь у края колодца, и – отворотился.

И вдруг послышался беспорядочный гул человеческих голосов, пальба, звуки труб! Могучий крик тысячи голосов потряс воздух как раскат грома! Огненные стены поспешно отступили назад. Чья-то рука схватила мою руку в ту минуту, как я от изнеможения падал в бездну. Это была рука генерала Лассаля. Французская армия вступила в Толедо: инквизиция была в руках своих врагов.

1842

Маска Красной Смерти

«Красная Смерть» давно уже опустошала страну. Никакая чума никогда не была такой роковой и чудовищной. Ее воплощением и печатью была кровь – красный цвет и ужас крови. Болезнь начиналась острыми болями и внезапным головокружением; затем через поры просачивалась торопливыми каплями кровь, и наступала смерть. Ярко-красные пятна, распространявшиеся по телу, и в особенности по лицу жертвы, были проклятием, которым эта моровая язва мгновенно лишала больного помощи и сострадания его ближних; весь ход болезни, с ее развитием, возрастанием и концом, был делом получаса.

Но принц Просперо был весел и бестрепетен и мудр. После того как его владения были наполовину опустошены, он созвал тысячу веселых и здоровых друзей из числа придворных рыцарей и дам и удалился с ними в строгое уединение, в одно из своих укрепленных аббатств. Обширное и пышное здание было детищем собственной фантазии принца, эксцентричной, но величественной. Вкруг аббатства шла высокая плотная стена. В стене были железные двери. Придворные, войдя сюда, принесли горн и тяжелые молоты и спаяли засовы. Они решились устранить всякую возможность вторжения внезапных порывов отчаяния извне и лишить безумие возможности вырваться изнутри. Аббатство было с избытком снабжено необходимыми жизненными припасами. При таких предосторожностях придворные могли смеяться над заразой. Внешний мир должен был заботиться о себе сам. А пока скорбеть или размышлять было безумием. Принц не забыл ни об одном из источников наслаждения. Там были шуты, импровизаторы, музыканты, танцовщики и танцовщицы, там были красавицы, было вино. Все эти услады и безопасность были внутри. Снаружи была «Красная Смерть».

Это было к концу пятого или шестого месяца затворнической жизни, и в то время как чума свирепствовала за стенами самым неукротимым образом – принц Просперо пригласил свою тысячу на маскированный бал, отличавшийся самым необыкновенным великолепием.