Маскарад лжецов

Но никто не желает слушать историю изуродованной женщины. Мальчишки глумятся над ней, а их матери при ее появлении испуганно крестятся. Женщины на сносях отводят глаза, боясь, что ребенок родится рябым. Наверняка вам приходилось слышать истории о красавице и чудовище. О том, как прекрасной девушке удалось разглядеть под ужасной внешностью нежную душу. А слыхал ли кто, чтоб мужчина прельстился уродиной? Такого не случается даже в сказках. В жизни происходит так: муж уродки покупает ей плотную вуаль и начинает живо интересоваться, не пойдет ли на пользу ее здоровью живительный воздух внутри монастырских стен. Дни он проводит на соколиной охоте, а ночи напролет усердно наставляет пажей в их обязанностях. Ибо война научила его ценить мальчишеские прелести.

И я передала родовое имя племяннице — юной девственнице с беленьким и чистеньким личиком — пусть распоряжается, как знает. Жалела я лишь о том, что приходится оставлять сыновей. Но разве могла я вынести, что всякий раз, беседуя со мной, мальчики отводили глаза или таращились в пол? Разве могла смириться с тем, что они стыдились своей матери? И вот, облачившись в мужское одеяние, я отправилась, куда ноги шли. Там, на большой дороге, мой шрам, по крайней мере, мог принести хоть какую-то пользу. С ним мне было легче объяснять доверчивым покупателям происхождение моего товара. Не будь его, никто не стал бы платить за те ничтожные подделки, которые я выдавала за подлинные реликвии.

Если бы я рассказала Родриго правду, простил бы он меня? Наверняка возненавидел бы еще сильнее, ибо для мужчины убийство ребенка — малодушие, а для женщины — преступление, коему нет прощения.

Наригорм догадалась. Я любила Родриго. Люблю до сих пор. Если бы Родриго знал, что я женщина, смог бы он полюбить меня? Вряд ли. Скорее всего, он с отвращением отвернулся бы от старой уродины. Зачем мужчине в расцвете сил любовь старухи? Пусть уж лучше он видит во мне трусливого и подлого старика.

Иногда я подношу к свету венецианский флакон и вспоминаю все наши дни под дождем и ночи под звездами. Вспоминаю, как первые солнечные лучи зажигают шерсть на загривке Ксанф; как блестят в свете костра глаза поющего Жофре, как смотрит на ученика Родриго. Мне хотелось бы когда-нибудь увидеть этот город света, на улицах которого Родриго играл ребенком, услышать музыку, что звучит на еврейских свадьбах. Впрочем, кому ведомо, остались ли еще в Венеции евреи, играют ли на тамошних улицах дети?

И все же я рада, что мои странствия подошли к концу. Рада коротать время в окружении детей, внуков и правнуков за крепкими стенами замка, спать в мягкой постели, сидеть в удобном кресле. Мне довольно пошевелить пальцем, чтобы служанки бросились со всех ног за горячим вином, сдобренным пряностями. Можно ли желать большего на закате дней?

На пороге возникла Сесиль и отвесила мне низкий поклон.

— Госпожа, там, у дверей, ребенок. Хочет поговорить с вами.

— Деревенский? — улыбнулась я.

Многие присылали ко мне детей с маленькими подарками, чтобы поздравить с возвращением, а иные — в желании убедиться, что шрам действительно так ужасен, как шептали их братья и сестры.

— Нет-нет, госпожа, нездешний. Никогда не видала ее прежде, а такую раз увидишь — сроду не забудешь.

— Почему? — полусонно спросила я.

— Странная она какая-то, волосы что у моей прабабки. Не светлые, а именно белые, точно снятое молоко, а кожа еще белее. Не к добру это. Да разве она виновата? У девочки такая невинная, такая доверчивая улыбка, так и хочется ей чем-нибудь помочь!

Внезапно мой сон как рукой сняло. По спине пробежал озноб, а комната закачалась перед глазами. Этого просто не может быть!

Сесиль протянула ко мне руку.

— Вам нехорошо, госпожа? Как вы побледнели!

— Ты уверена, что она спрашивала именно меня?

— Да, госпожа, она выразилась очень ясно. Ей нужны именно вы. Кажется, она все про вас знает. Так я впущу?

Историческая справка

Свидетельства очевидцев о точной дате прихода в Британию черной смерти разнятся. Некоторые называют июнь 1348 г., другие — осень того же года. Мелькомб в Дорсете (ныне часть Уэймута), Саутгемптон и Бристоль оспаривают друг у друга печальное право именоваться местом первой вспышки. Однако, вероятнее всего, чуму занесли сразу в несколько портов Британии кораблями из Европы и с Нормандских островов с разницей в несколько недель.

Сегодня мы называем ужасную эпидемию, опустошившую Европу в Средние века, чумой или черной смертью, в те времена ее именовали великим мором, а во Франции morte noire или morte bleu — из-за цвета синяков, которые являлись результатом субдуральных кровотечений. Современники свидетельствуют, что болезнь поражала не только людей, но также овец, коров, лошадей и свиней.