Маскарад со смертью

В лампе почти выгорел керосин, и, потрескивая, она коптила последними чадными вспышками, отсвечивая то синим, то красным пламенем. Мирно тикали настенные часы. Напротив окна, в кресле, укутавшись в теплый шотландский плед, сидел человек. Он чувствовал, как его тело покрывается липким, как мед, по́том, а во рту опять становится сухо. Дрожащей рукой он поднял стакан и, стуча зубами о стеклянный край, вылил в себя содержимое. Чиркнув спичкой, закурил. Хрустальная пепельница белела в папиросных окурках, которые, попадая в отблески света, казалось, двигались и наползали друг на друга, напоминая собой жирных опарышей, до поры спокойно обитавших в старой навозной куче и теперь кем-то внезапно потревоженных.

«За поповым перелазом подралися как-то разом: поп и дьяк, и пономарь, и губернский секретарь…» – нелепая детская считалочка прочно засела в мозгу и крутилась как заезженная патефонная пластинка. «Какая глупость! Погибнуть от руки полкового пьяницы, бабника и хама? Уйти навсегда в темную и холодную бездну по слепому жребию? Отдать жизнь в руки нелепого случая?» – Мысли глухими толчками отдавались в усталой голове, и кровь шумела в ушах, заглушая угасающее шипение фитиля. Но силы встать и наполнить лампу керосином не было. Страх, всепоглощающий и неизлечимый, как заморская лихорадка, покрывал и опутывал тело паутиной мелкой дрожи; он сковывал волю и судорогой сводил одеревеневшие скулы. В животе противно урчало, а к горлу подступал удушливый комок.

Пейховичу, как и любому другому человеку, хотелось жить, но отказаться от дуэли – значит выставить себя посмешищем в этом маленьком глухом городишке, где каждый каждому сват, брат и деверь. После такого бесчестья ему придется уехать отсюда навсегда. «А как все хорошо складывалось! Но поручик спутал все карты, и уже через пару часов меня может вовсе не быть! И в это невозможно поверить!»

Никогда раньше вопросы смерти не овладевали сознанием коммерсанта с такой силой, как сейчас. Да и кто станет задумываться об этом в молодости? Вот лет в семьдесят или восемьдесят, а то и позже… Когда человек становится немощным и уставшим от жизни, когда пища уже не доставляет былого удовольствия, когда слабеет зрение и трясутся руки, тогда, видимо, и возникает мысль о вечном сне, который представляется уже не столь нежеланным. Однажды глаза закрываются, и человек больше не просыпается. Люди в таких случаях говорят: «Да, бедный Яков… Он уже очень дряхлый. И это, пожалуй, даже лучше для него».

«Но я молод, черт побери! Мне нравится жизнь! Я не хочу умирать!»

Усилием воли он встал и на тяжелых, словно протезных, ногах с трудом доплелся до окна. Светало. Первые робкие блики солнца двигались по земле на ощупь и постепенно набирали силу, отвоевывая пространство для нового сентябрьского утра. На крыше соседнего дома сидела грациозная черная кошка и старательно вылизывала густую шерсть. Мимо прогрохотала телега, а за ней выскочила крохотная, но злая собачонка и зашлась рваным лаем, пытаясь нагнать страху на идущую ровным шагом рыжую лошадь. Проснувшиеся воробьи весело купались в клубах придорожной пыли, чирикая от удовольствия на разные лады. Молчаливые деревья, окутанные утренним паром, просыпались от таинственных снов и благодаря легкому восточному ветру стряхивали с листьев капли ночной росы.

С ужасом негоциант понял, что эта картина уже не для него и скоро он может навсегда лишиться этого… Он никогда больше не увидит, как цветет вишня, не услышит утренней трели соловья, не почувствует запах ночной фиалки, раскрывшейся тихим и теплым вечером. Он никогда не обнимет женщину и не ощутит ее горячее дыхание. Никогда больше… Никогда больше… Теперь ему стало ясно, что все его прежние волнения по поводу срыва многообещающей сделки или недостачи товара – мелочь, не стоящая и ломаного гроша.

«Кто-то из великих сказал, что смерть – это врата в покровы вечности. И, наверное, именно там обитает Бог. А значит, если я погибну, то смогу наконец его увидеть. А потом я встречу недавно умершую мать и так рано ушедшего отца», – пытался найти успокоение в философских рассуждениях коммерсант, но и это не помогало. Беда казалась неминуемой, и в оконных предрассветных тенях мерещилось лицо хихикающей старухи с гнилым и беззубым ртом…

Яков рывком задернул шторы и медленно опустился в кресло; будто пытаясь отгородиться от надвигающейся катастрофы, он придвинул стол на себя. От ощущения безысходности навернулись слезы, его нижняя челюсть затряслась, плечи вздрогнули, и пальцы рук, вцепившись в столешницу, стали судорожно царапать скатерть. Пейхович плакал.

II