Читаем Маски Духа полностью

Поводили в пути крыльями медленно, трудно.


Превратились в пунктир, крикнули медно, трубно.


След их снегом замело. Опустились низко.


Сшили небо с землей на живую нитку.



И так это было грустно, так обреченно все внутри зарифмовано, что на душе стало еще тревожней. Поэтому я не выдержал, разделся и нырнул в ледяную воду Сысолы.




* * *



Кстати, во двор дома под Парижем в первый раз я так и попал — водным путем. Нырнув в Сысолу, я почему-то вынырнул в маленьком круглом бассейне с фонтаном. Вокруг плавали красные рыбки с перочинными мордочками, и медленно колыхались со дна длинные водоросли, живо напоминавшие привидения. Подняв голову, я обнаружил, что надо мной склонился сгорбленный старик с длинной седой бородой и смотрящими в разные стороны глазами.


— Смотри, Марья, — сказал он, — кто к нам приплыл. Мы ждем, волнуемся, а он рыбу изображает. — И протянул ко мне длинный палец.


Я так испугался, что нырнул назад. И вынырнул опять в холодной Сысоле, где на берегу меня поджидали Сашка с Шуриком.




* * *



— Ну что ты творишь, Епим? — говорил Алшутов, искусно подражая северным народам, у которых буква “ф” была не в чести. — Еще вчера ты был похож на человека. У тебя был дом в виде квартиры. У тебя была жена в виде Гали. А теперь у тебя ни дома, ни жены.


Про дом и жену я кое-что помнил. Вначале она меня самоотверженно любила и ждала по вечерам, как ждут моряков из дальнего похода. Потом постепенно начала кукситься, мрачнеть, раздражаться, пока не сообразила, что во всем виновата моя профессия. И правда: то, что мне удалось наворовать за последние годы, с рук почти не сбывалось. Так, по мелочи. И тогда она решила, что я должен сменить профессию, потому что соседский электрик Толик, который с одной халтуры снимает по сотне, ищет себе напарника. Тут же явился Толик, и они начали меня уговаривать и стыдить. Пришлось согласиться, тем более что для первого раза мне пообещали сразу же пятьдесят рублей.


На следующий же день на мотоцикле Толика мы выехали тянуть электричество в какой-то сельский клуб. Я честно заколачивал гвозди, прибивая провод к деревянной стене, после чего, надев резиновые перчатки, соединил болтавшиеся концы. Раздался короткий треск. И только что с таким трудом присобаченный мною провод вспыхнул, как пучок соломы. На запах дыма прибежал Толик, обложил меня матом и стал тушить пожар собственной курткой. Но было поздно. Куртка загорелась, а огонь начал перекидываться на деревянные стены.


— Бежим! — заорал Толик, бросая куртку и выпрыгивая в окно.


Мы оседлали мотоцикл и, распугивая пьяных, обратились в бегство. Когда уже выбрались на дорогу, я оглянулся и обнаружил, что за нами организована погоня на лесовозе неизвестной марки. Лесовоз ревел, как недоенное стадо, а на прицепе вместо бревен угрожающе тряслись мужики с кольями. Толикова “Ява” прибавила скорости. Лесовоз тоже. Но на въезде на мост он не справился с собственной лихостью, прицеп занесло, лесовоз развернуло поперек моста, и он заглох.


Так районный центр лишился последней культуры.


Вечером меня ожидал крупный скандал. Толик божился и клялся, что никогда больше со мной связываться не будет, даже если ему посулят двести за раз. И, между прочим, требовал, чтобы наша семья возместила ему стоимость куртки. Жена Галя тоже нервничала и заявила, что таких, как я, нужно помещать в питомник. С чем я никак не мог согласиться, потому что считал, что таких, как я, разводить вовсе ни к чему.


В общем, мне ничего не оставалось, как с получки, вместо того чтобы раздавать долги, купить новый диван. Диван Галю заметно смягчил, но ненадолго. Уловив тенденцию, через месяц я прикупил резную тумбочку. Этого хватило до Нового года. А накануне Нового года я приобрел роскошную елку и две бутылки водки воркутинского розлива. Водку мы с приятелем опорожнили прямо на работе, закусывая выданным накануне новогодним пайком, куда, по традиции, входила пересоленная тускло-красная горбуша, вызывавшая изжогу.


То ли эту водку гнали из воркутинского угля, то ли из ухтинской нефти — я так сообразить и не успел. Но она начисто лишила нас памяти и парализовала голосовые связки, оставив только ассоциативное мышление. И это ассоциативное мышление синхронно привело нас к мысли перейти площадь и в угловом магазине взять еще. Разыскав жен и прихватив елку, мы направились в магазин. А надо сказать, что как в Москве не пускают в метро с собаками, так там не пускали в магазин с елками. И я воткнул елку в сугроб у входа, не обратив внимания на то, что елками усажена вся площадь перед магазином.


Перейти на страницу:

Все книги серии Имена (Деком)

Пристрастные рассказы
Пристрастные рассказы

Эта книга осуществила мечту Лили Брик об издании воспоминаний, которые она писала долгие годы, мало надеясь на публикацию.Прошло более тридцати лет с тех пор, как ушла из жизни та, о которой великий поэт писал — «кроме любви твоей, мне нету солнца», а имя Лили Брик по-прежнему привлекает к себе внимание. Публикаций, посвященных ей, немало. Но издательство ДЕКОМ было первым, выпустившим в 2005 году книгу самой Лили Юрьевны. В нее вошли воспоминания, дневники и письма Л. Ю. Б., а также не публиковавшиеся прежде рисунки и записки В. В. Маяковского из архивов Лили Брик и семьи Катанян. «Пристрастные рассказы» сразу вызвали большой интерес у читателей и критиков. Настоящее издание значительно отличается от предыдущего, в него включены новые главы и воспоминания, редакторские комментарии, а также новые иллюстрации.Предисловие и комментарии Якова Иосифовича Гройсмана. Составители — Я. И. Гройсман, И. Ю. Генс.

Лиля Юрьевна Брик

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное

Похожие книги

Обитель
Обитель

Захар Прилепин — прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий «Национальный бестселлер», «СуперНацБест» и «Ясная Поляна»… Известность ему принесли романы «Патологии» (о войне в Чечне) и «Санькя»(о молодых нацболах), «пацанские» рассказы — «Грех» и «Ботинки, полные горячей водкой». В новом романе «Обитель» писатель обращается к другому времени и другому опыту.Соловки, конец двадцатых годов. Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыми следами прошлого и отблесками гроз будущего — и целая жизнь, уместившаяся в одну осень. Молодой человек двадцати семи лет от роду, оказавшийся в лагере. Величественная природа — и клубок человеческих судеб, где невозможно отличить палачей от жертв. Трагическая история одной любви — и история всей страны с ее болью, кровью, ненавистью, отраженная в Соловецком острове, как в зеркале.

Захар Прилепин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Роман / Современная проза