Мастер

С Холмсова визита, в самый разгар его метаний, тревог и страданий, его интерес к набросанной здесь картине медленного умирания молодой американки только усилился. Это была история молодой женщины с большим состоянием, на пороге жизни, казавшейся безграничной в своих возможностях. Она приехала в Европу, чтобы жить, жить страстно и насыщенно, пусть и совсем недолго.

Он перечитал свои заметки о молодом англичанине – бедном, умном и красивом, который любит и любим, но перед которым возникает задача – спасти эту американскую девушку, любить ее, помочь ей жить, несмотря на то что он безнадежно скомпрометирован, о чем умирающая девушка ничего не знает. Его суженая, тоже без гроша в кармане, также дружит с этой девушкой.

Читая эти свои наброски, он пришел в ужас от незамутненной бессердечности сюжета. Молодой человек притворяется, что любит девушку, и, вероятно, получает ее деньги, его любовь – своего рода предательство, и его настоящая возлюбленная наблюдает все это, зная, что они могли бы пожениться, если бы раздобыли денег. История вульгарна и уродлива, думал он, но до чего же явственно, с какой силой все представляется.

Он снова взял в руки письма, вгляделся в доверчивый и чистый почерк Минни – это была рука человека, который ожидал от мира только добра. Он явственно представил, как она приезжает в Европу, чтобы бросить на жизнь прощальный взгляд. Он наделил ее деньгами, он вообразил, что она унаследовала большое состояние, и увидел рядом своего героя – одна его половина полна любви и сострадания к ней, а другая – ожесточена, нуждается и готова предать. История вульгарна и уродлива, только если таковы и мотивы, – но что, если мотивы смешанные и неоднозначные? Внезапно он выпрямился, сидя на стуле, а потом встал и подошел к окну. В ту же секунду он увидел другую женщину, ухватил резкие очертания ее странного морального нейтралитета, осознал, сколь многим она пожертвовала, позволив умирающей девушке познать любовь, но как много могла и приобрести, и до чего же была осмотрительна и практична, никогда не позволяя этим соображениям оказаться на противоположных чашах весов.

Теперь они у него были – все трое, и он обнимет их, будет за них держаться и позволит им совершенствоваться со временем, стать более сложными и менее вульгарными, менее уродливыми, более цельными, более звучными, более правдивыми не с точки зрения жизни, как она есть, а с точки зрения жизни, какой она могла быть. Он снова пересек комнату, собрал письма и блокноты, отнес к шкафу, быстро положил их на полку и запер дверцу. Больше они ему не понадобятся. Теперь ему необходимо работать, задействовать разум. Он вернется в Рай, решил он, и, когда почувствует, что пора, еще раз исследует жизнь и смерть своей кузины Минни Темпл.

Глава 6

Февраль 1897 г.

Руке лучше не становилось. Теперь он носил ее как заморскую диковину, доверенную его попечению, – неприятную, нежеланную и временами ядовитую. Он мог еще писать по утрам, но к полудню боль в косточке, идущей от кисти к мизинцу, а также в нервах и сухожилиях вокруг нее становилась чересчур уж сильной. Не двигая рукой, он не ощущал боли, но когда писал – особенно когда останавливался, чтобы подумать, а потом возобновлял работу, – чувствовал невыносимые муки, и ему приходилось откладывать перо.

От безысходности он перечитывал последние несколько страниц и делал мысленные заметки, какие нужно внести правки. Он с удивлением обнаружил, что мысли его несутся вскачь и повествование легко развивается у него в голове, слова одно за другим сами выстраиваются в целые предложения. Оказалось, он мог поставить воображаемую точку, а затем закончить еще одно предложение. Он не произносил их вслух, даже шепотом, но они приходили готовыми, и ему не составляло никакого труда припомнить содержание всех предыдущих предложений или как начиналось каждое из них. Сейчас, сидя у стола, он захотел написать Уильяму об этом поразительном феномене, но вспомнил с горечью, что не может написать письмо; он действительно какое-то время не писал никаких серьезных писем, тщательно экономя энергию правой руки для романа, выходившего теперь частями каждый месяц, и с болью или без, но он должен был поставлять главы без опозданий. Те несколько утренних часов, когда мог работать безболезненно, он посвящал своему детищу, но со временем и эти несколько часов стали даваться все труднее.

Уильям, обожавший технические новинки и современные изобретения, написал ему о преимуществах стенографии, убеждая его, что диктовать гораздо быстрее и легче и, сосредоточившись как следует, он легко достигнет наилучших результатов. Генри скептически относился к этому, да и с деньгами у него было туговато. К тому же ему нравилось уединение, собственный жесткий контроль над словами на странице. Но когда боль распространилась на всю руку и каждое божье утро он выносил ужасные пытки, чтобы серия выходила вовремя и чтобы в типографию поступали свежие страницы, он понял, что так больше продолжаться не может. Он был измучен, силы на исходе.