А однажды во время вечерних танцев Алекс опять нанес молниеносный удар, только тот, первый, достался фотоаппарату, а этот — человеку. Фейта, один из молодых искателей нар, который у нас излечился от своей депрессии, танцевал и, изрядно возбужденный красной травой, пригласил на танец Марушку, а та, конечно, отказалась, она никогда не танцевала; глупый Фейта не отставал и хотел рывком поднять ее с места, но Алекс был тут как тут — и Фейта, получивший тумака, рухнул на землю.
Что же Алекс? А он просто стоял над ним, может быть, ожидая, как будут реагировать на этот беспощадный удар другие студенты, ожидая, что буду делать я… Такого у нас еще не случалось. Несколько человек отвели Фейту в сторонку, кто-то дал ему напиться. Он остался сидеть в траве, а танцы продолжились. С тех пор наши белорусы словно попали в некое подобие вакуума. Марушка не танцует, окей, все это запомнили.
А Сара? У нее было столько работы по развитию «Комениума» и дел, связанных с Мастерскими радости, и она столько времени проводила с Лебо, что во мне уже особенно и не нуждалась, гм-гм…
Не покладая рук мы созидали на развалинах новую жизнь города.
Лея вспомнила, что она, пока не сошла с ума от боли и смятения, успешно училась архитектуре, и вот я, когда мы ездили за покупками, начал таскать за ней в такси чертежные доски и подставки под них, а разные штуковины и вещицы, пахнущие первыми школьными днями, к примеру, набор особых ластиков и всякое такое, мы докупали по интернету. На ночь мы с Леей в Праге никогда не оставались.
И по призыву Большой Леи многие наши студенты оторвались от своих компьютеров, игр и блогов, или чем там еще они занимались на досуге, и под ее присмотром расчистили часть заросшей травой свалки, вынесли старые балки и кирпичи и соорудили для нее чистенькую и гостеприимную студию.
А зимой мы займем казармы, предвкушала Лея.
Пока же она со студентами, обучавшимися подобным специальностям, и прочей художественно одаренной молодежью принялась за работу.
Многое в Терезине рухнуло или рушится, но мы отстроим это заново, говорила она.
На нерасторопный Музей и нерадивые власти мы оглядываться не будем.
Мы пойдем своим путем!
И однажды вечером Большая Лея посвятила Лебо в свой очередной план: что, если обратиться к выдающимся мировым архитекторам, конечно, через ее альма-матер, и объявить архитектурный конкурс на восстановление и вообще благоустройство города — ну как, может, стоит попробовать?
Лебо сиял.
Правда, это потребует денег, причем немалых, чуть покраснела Лея.
Лебо засмеялся.
После этого он часто с удовольствием прохаживался между чертежными досками с листами бумаги, на которых студенты заново «возводили» уже рухнувшие стены, обвалившиеся дома, противопаводковые заграждения и даже смело вычерчивали новые горделивые башни города, что разрастался пока лишь в нашем воображении.
Лебо был для всех нас ключевой, самой важной и незаменимой фигурой, днем он общался с народом в Главном стане, а с нами беседовал во время вечерних сеансов; по клавиатуре компьютера я теперь часто стучал в одиночку — в соответствии с его указаниями и сложившейся у нас практикой.
Наши контакты, вся наша база данных была у меня надежно сохранена в «Паучке» и на жестком диске, и я постоянно пополнял ее.
Алекс заглядывал ко мне в компьютерный уголок, когда вздумается.
В его голове, должно быть, уже давно созрел план.
Он быстро понял, что я единственный, у кого есть полный список китов и плотвичек, попавших в нашу приносящую прибыли сеть.
Алекс и Марушка с нами, само собой, остались.
Нар у нас в Терезине было более чем вдоволь.
Лишь часть деятельности «Комениума» была на виду у телевидения и общественности: вечерние сеансы в нашем сквоте предназначались только для нас самих.
Новички вместе с теми, кого мы уже знали, каждый вечер рассаживались вокруг Лебо.