Я сидел у крепостной стены с ослепшим хромым Бойком на веревке, от всего моего стада остался уже только этот бедолага в своем ободранном ошейнике.
И тут передо мной вырос Алекс. И Марушка. Она улыбалась.
И Алекс предложил мне уехать с ними в их страну. В Белоруссию.
Он обещал мне там работу. Единственное, что мне для нее понадобится, это база данных «Комениума», то есть наши контакты со щедрым миром денег, хранящиеся и в моей голове, и — прежде всего — на флешке, в этой малюсенькой технической вещице, в «Паучке».
Подробности я узнаю на месте.
Алекс сел на траву, а Марушка осталась стоять, мы смотрели друг на друга, и Алекс объяснил мне, что «Комениум» обречен.
Алекс говорил об обвинениях в растрате, уклонении от налогов, шантаже, воспрепятствовании действиям должностных лиц, неуважении к судебным органам, присвоении и порче общественного имущества, нарушении правил человеческого общежития, а сверх того ссылался на параграф о развращении малолетних и на множество других параграфов, что кружили над спокойной гладью нашей терезинской жизни, как жадные бакланы над заболоченной лужей, кишащей мелкими рыбешками.
И потом он прибавил, что, по его сведениям, решение уже принято и сюда приедут бульдозеры.
Откуда ты знаешь?
Алекс махнул рукой в сторону городских валов, где в ложбине, в песчаной яме, заслоненной от лучей солнца кустами, валялись работники Мастерской радости, выпивая и покуривая, — для них работа кончилась, и они вернулись к своим прежним привычкам.
Когда?
Завтра.
Алекс улыбнулся и опять кивнул в сторону ватаги бездомных.
Я закрыл глаза и поверил.
Дегенераты постоянно шастали между нашим разрушенным городом и признаваемой властями территорией Музея, у них всюду были глаза и уши, и, если гроза висела в воздухе и вот-вот должна была грянуть, они наверняка об этом пронюхали.
Когда я открыл глаза, то увидел красивое лицо Марушки, она перехватила мой взгляд, а потом смежила веки. Я, сколько мог, наслаждался их нежным трепетом, а затем кивнул.
Алекс дал мне ключ от ячейки в камере хранения аэропорта, рассказал, что в ней, и сообщил, где и когда мне ждать связного, который переправит меня на его с Марушкой родину.
Я ответил, что лучшей связной была бы сама Марушка…
Мы посмотрели друг на друга. Не знаю, что он об этом подумал.
Мне не важно, что вы потерпели неудачу, сказал Алекс. План у вас был что надо. Не вышло, потому что вы не заручились поддержкой официальных инстанций. У нас все иначе. Вот увидишь.
Лучше бы он уже ушел!
Я решил, что перед отъездом встречусь с Лебо. И, может быть, еще с Сарой. Хоть я и сказал Алексу «да», но все равно… как к этому отнесется Лебо? Я должен его спросить.
Когда они оба ушли, я ухватил Бойка и прошел пару десятков метров по траве в сторону дегенератов.
Они валялись на земле, а когда я подошел к ним вплотную, застыли. Все вместе они выглядели как комок из дырявых одеял, рук и ног в лохмотьях, глаз, волос и бород в парах алкоголя. Что дальше?
Кто-то из них хихикнул.
— Вот ты и в дерьме, начальник, нет? — просипел из ямы чей-то голос. — Расхаживал тут как основной, а сейчас — все, амба, так ведь? Что делать-то будешь, а?
Значит, Алекс не ошибся, подумал я, все решено, это конец «Комениума». И я стегнул по спине Бойка, который терся о мою ногу: двигай за мной! Но он не тронулся с места. И, к моему удивлению, из клубка ко мне протянулась чья-то рука с бутылкой.
— Ну, чего пялишься, давай, согрейся, сучара! — пробурчал кто-то. Я взял бутылку, присел на краю их логова, болтая ногами. Боек жует траву, поглядывая на меня. Да это же красное, то, что я привозил с Сарой, она выбирала его когда-то давно, ага, стибрили, стало быть, имущество «Комениума». Ну да теперь уж все равно.
Стоп, я же хотел найти Лебо, хотел поднять на ноги «Комениум»! Но мало-помалу я сполз в ложбину, это как-то само получилось, я просто съехал на ягодицах вниз. От земли веяло холодом, но нас защищал слой газет, тряпья, лоскутов одеял. Мы дышали друг на друга.
Потом кто-то выдернул пробку из бутыли с денатуратом. Больше мы ни слова друг другу не сказали.
А утром приехали бульдозеры.