Мастерская дьявола

Я спускаюсь с гребня холма и слышу ржание лошади в овраге. Но вижу не лошадь, а массивную фигуру женщины в желтом комбинезоне. Приложив козырьком руку к глазам, она всматривается в морось. Ее взгляд устремлен в мою сторону. Было непростительной ошибкой, что как раз в этот момент я уцепился за тонкие корни деревьев. Они не выдержали, и я скатился вниз. Прямо к ее ногам. Так мы во второй раз встретились с Улой.

Да, мы узнали друг друга, вспомнив тот вечер в «Фальварке». Она не забыла кишащий крысами двор, куда мы все побежали. Тогда как раз объявили чрезвычайное положение. А сейчас какая обстановка? Она говорит, что президент, по всей видимости, подавил оппозицию. Но в Минске, а может, и еще кое-где продолжаются столкновения. Поэтому они избегали шоссейных дорог. При этом у нее уже несколько дней не берет мобильный. Все это она мне выкладывает постепенно.

Ее очень забавляет, что теперь в свою очередь она помогает мне встать на ноги.

Ну да, оба мы тут иностранцы.

Мало того, мы еще и коллеги.

— Мы на Черном холме. Говорят, так называется это место. Холм насыпали, чтобы закрыть кладбище, — растолковывает мне Ула. — В сущности, это огромный курган.

Я киваю.

Она явно рада меня видеть!

Конечно, ведь она смеялась, когда поймала меня за руки, чтобы помочь подняться.

Но вообще-то наше положение не из веселых, поэтому настроена Ула мрачно.

А я, наоборот, вполне доволен!

Ее нельзя назвать толстой. Большая, крупная — это да. Гораздо больше Марушки. На щеках и на лбу — морщины. Я думал, она просто устала, но она уже не то чтобы молода. Волосы светлые, однако чуть темнее, чем у Сары. И выглядит она в своем желтом комбинезоне очень даже неплохо.

Ясное дело, я рад, что нашел ее.

Мы лежим в видавшей виды палатке, высунув наружу головы. Между деревьями проглядывает кусочек поля, но я не смотрю в ту сторону. Какое-то время нет ни дождя, ни снега — это, по словам Улы, большая редкость. В котелке над костром греется вода. Рядом, говорит она, речка. Но есть нам нечего.

Двое мужиков у костра метрах в десяти от нас с аппетитом закусывают — сало, хлеб. Я узнаю бородача, на которого наткнулся в лесу. Его товарищ у костра страшно на него похож.

— Федор и Егор, — представляет их Ула. — Дураки, они даже навигатор сломали!

Она их терпеть не может. Да, они из партизанского отряда, который приставило к ее экспедиции Министерство туризма.

— Мы должны были закончить свой путь в Хатыни, — объясняет Ула. — Доставить туда образцы. Но эти мерзавцы говорят, что увидели пожар, и не хотят двигаться дальше. Поэтому мы остановились здесь.

Другие прикрепленные к Министерству туризма, как называют этих партизан, давно сбежали. Стащили, что могли, а остальное разломали.

Ула думает, что они стали отлынивать от работы, как только прояснилась политическая обстановка. Похоже, оппозицию порядком прижали.

Я рассказываю ей о себе. После моих блужданий в чистом поле мне так уютно тут, в спальном мешке, да к тому же еще в палатке! Описываю, как я был иностранным экспертом, как вообще оказался в этой стране. Сообщаю и о пожаре в музее — кое-что…

— Ула, партизаны не ошибались! Хатыни больше нет!

Однако об Алексе и Марушке я умалчиваю.

— Да-да, — кивает Ула, утыкая подбородок в тряпку, которая служит ей вместо подушки. — «Мастерская дьявола», я тоже здесь из-за нее.

Она показывает, где у нее образцы. Те, которые не потерялись по дороге, не утонули в снегу. С самого-то начала их было в два — нет, наверняка даже в три раза больше!

Ну да, она же исследователь, к тому же занимающаяся полевой работой.

Она самая лучшая!

Поэтому в Берлине выбрали именно ее.

Но теперь всему конец.

Я поворачиваюсь и, жмурясь, всматриваюсь в полумрак палатки. Туда, куда она показывает. Ящики, ящички. Но не такие, как у Кагана, допотопные, деревянные, ободранные. Это элегантные пластмассовые коробки. С двойной защитной крышкой. Синие, красные, желтые, аж в глазах рябит. Классные ящики, ничего не скажешь.

— Это ты с собой привезла?

— Угу.

Все ящики и полиэтиленовые пакеты, в которых ясно видны кости и полуистлевшие куски ткани, сложены в задней части палатки за нашими спинами, где образуют подобие стены. От ветра.

А спальных мешков и одеял я могу взять сколько угодно!

Их оставили тут коллеги Улы.

Мы закутываемся и ждем, пока закипит вода для чая.

И разговариваем на смеси языков.

Кажется, я уснул первым.

Открываю глаза и что-то чувствую, но не вижу. Ула держит меня за руку. Мы в тепле. Слышу, как фыркнула лошадь. Я не посмотрел, как она там, ничего, утром проверю, обещаю я сам себе. Среди звуков ночи мне чудится позвякивание — наверное, лошадка задела ветку или ударила копытом о камень.

Утром наших провожатых и след простыл. Исчезли вместе с лошадью. Ула сидит перед палаткой, в руке у нее буханка хлеба, которую они ей оставили. Потом она залезает как можно глубже в палатку, поближе к своим образцам, забирается под ворох одеял и затихает.

Я иду осмотреть место нашей стоянки. От ветра нас защищает овраг, узкая лощина, рассекающая холм.