Мастерство Некрасова

«Сжечь можно, но пересоздать нельзя» — таково было отношение всего «Современника» к крепостническому государству, пытавшемуся при помощи либеральных реформ отсрочить свою исторически неизбежную гибель.

Один из самых сильных протестов некрасовского «Современника» против грабительской крестьянской реформы прозвучал в очерках Павла Якушкина, объединенных общим заглавием: «Велик бог земли русской!» В литературе есть указания, что первоначальное заглавие этих очерков — «Воля» и что заглавие, под которым они помещены в «Современнике», дано им (очевидно, по причинам цензурного свойства) Некрасовым.[448]

Под видом бесхитростных записей о своих скитаниях по «освобожденным» губерниям Якушкин настойчиво проводил среди целого вороха совершенно нейтральных бытовых анекдотов крамольную мысль о корыстном характере крестьянской реформы и о том, что царизм по самой своей природе враждебен интересам народа.

Еще резче высказался он в «Современнике» по поводу крестьянской реформы в другом своем очерке — «Бунты на Руси», где напечатана такая аллегория:

«Приезжает один господин (несомненно Александр II. — К. Ч.), сделавший улучшения в своих деревнях, в одну из улучшенных своих деревень. Была собрана сходка.

— Ну, братцы, каково поживаете? — спросил господин у собравшейся сходки.

— Спасибо, батюшка! по твоей милости живем — слава богу! — отвечали из сходки...

— Живите, братцы, хорошенько, теперь жить хорошо; будете жить хорошо, сделаю еще лучше!

Вдруг все в ноги.

— Батюшка! Не делай лучше, и теперь так хорошо, что жизнь коротка, сделаешь лучше — просто жить нельзя будет!»[449]

Уже этот единичный пример — разоблачение крестьянской реформы — показывает, что данную тему невозможно изучать, искусственно выделяя Некрасова из дружно сплоченной группы революционных демократов шестидесятых годов, ибо они действовали единодушно, коллективно, путем умелого распределения ролей. Ведь их задача заключалась не в мелочном обличительстве за спиной у цензуры, а во внедрении в широкие массы читателей основ революционного мировоззрения.

Не нужно забывать, что очерк Якушкина «Велик бог земли русской!» дошел до нас в сильно искаженном виде. Председатель цензурного комитета Цеэ вычеркнул из этого очерка наиболее резкие места и послал на просмотр министру народного просвещения Головнину, донося ему, что «главная цель автора заключается в том, чтобы показать, что правительство (при введении крестьянской реформы. — К. Ч.) действовало совсем глупо». Головнин не удовлетворился купюрами, произведенными цензором. «Полагаю, — писал он Цеэ, — что пропустить можно статью, но следует из нее много вымарать; того, что ты назначил к исключению, мало». Кроме Головнина и Цеэ, в искажении очерка Якушкина принимал участие и «либеральный» цензор Бекетов.[450]

3

Та разновидность эзоповской речи, которой был придан характер единичного внезапного нападения, конечно, не раз наносила удары царизму и, таким образом, тоже служила революционному делу. Поэтому ею не пренебрегал и Некрасов, но она была менее действенна и, кроме того, к ней порой прибегали писатели, далекие от революционного лагеря.

В этом отношении чрезвычайно показательным представляется мне эпизод, происшедший еще в сороковых годах в Петербурге.

Семнадцатого декабря 1846 года в полуофициозной газете Фаддея Булгарина «Северная пчела» появились стихи известной в те времена поэтессы, графини Е. П. Ростопчиной, и среди них — баллада «Насильный брак», где какой-то немецкий барон жаловался на измену жены. Жена отвечала большим монологом, гневно обвиняя мужа в жестоких насилиях.

«Кажется, чего невиннее в цензурном отношении, — писал об этих стихах А. В. Никитенко в своем дневнике. — И цензоры и публика сначала поняли так, что графиня Ростопчина говорит о своих собственных отношениях к мужу, которые, как всем известно, неприязненны. Удивлялись только смелости, с какою она отдавала на суд публике свои семейные дела».[451]

Но внимательные читатели скоро заметили, что здесь аллегория иного порядка. Барон — это царь Николай I, а жена, страдающая от его жестоких насилий, — порабощенная русским самодержавием Польша. Можно ли было сомневаться, что в словах этой аллегорической женщины звучит жалоба Польши на своего угнетателя:

Жила я вольно и счастливо,Свою любила волю я.Но победил, пленил меня Соседей злых набег хищливый.Я предана, я продана,Я узница, а не жена.

В последних строках уже совсем откровенно говорилось о ссылках в Сибирь, конфискациях и виселицах, которыми Николай терроризировал Польшу после восстания 1831 года:

Послал он в ссылку, в заточенье,Всех верных, лучших слуг моих;Меня же предал притесненьюРабов, лазутчиков своих.