Мать

– Спасибо, Пелагея Ниловна! Они кусаются, шерстяные! – ответила Наташа, смеясь.

– А я вам такие, что не будут кусаться! – сказала Власова. Наташа смотрела на нее, немного прищурив глаза, и этот пристальный взгляд сконфузил мать.

– Вы извините мою глупость, – я ведь от души! – тихо добавила она.

– Славная вы какая! – тоже негромко отозвалась Наташа, быстро пожав ее руку.

– Доброй ночи, ненько! – заглянув ей в глаза, сказал хохол, согнулся и вышел в сени вслед за Наташей.

Мать посмотрела на сына – он стоял у двери в комнату и улыбался.

– Ты что смеешься? – смущенно спросила она.

– Так, – весело!

– Конечно, я старая и глупая, но хорошее и я понимаю! – с легкой обидой заметила она.

– Вот и славно! – отозвался он. – Вы бы ложились, пора!

– Сейчас лягу!

Она суетилась вокруг стола, убирая посуду, довольная, даже вспотев от приятного волнения, – она была рада, что все было так хорошо и мирно кончилось.

– Хорошо ты придумал, Павлуша! – говорила она. – Хохол очень милый! И барышня, – ах, какая умница! Кто такая?

– Учительница! – кратко ответил Павел, расхаживая по комнате.

– То-то – бедная! Одета плохо, – ах, как плохо! Долго ли простудиться? Родители-то где у ней?..

– В Москве! – сказал Павел и, остановясь против матери, серьезно, негромко заговорил:

– Вот, смотри: ее отец – богатый, торгует железом, имеет несколько домов. За то, что она пошла этой дорогой, он – прогнал ее. Она воспитывалась в тепле, ее баловали всем, чего она хотела, а сейчас вот пойдет семь верст ночью, одна…

Это поразило мать. Она стояла среди комнаты и, удивленно двигая бровями, молча смотрела на сына. Потом тихо спросила:

– В город пойдет?

– В город.

– Ай-ай! И – не боится?

– Вот – не боится! – усмехнулся Павел.

– Да зачем? Ночевала бы здесь, – легла бы со мной!

– Неудобно! Ее могут увидеть завтра утром здесь, а это не нужно нам.

Мать, задумчиво взглянув в окно, тихо спросила:

– Не понимаю я, Паша, что тут – опасного, запрещенного? Ведь ничего дурного нет, а?

Она не была уверена в этом, ей хотелось услышать от сына утвердительный ответ. Он, спокойно глядя ей в глаза, твердо заявил:

– Дурного – нет. А все-таки для всех нас впереди – тюрьма. Ты уж так и знай…

У нее дрогнули руки. Упавшим голосом она проговорила:

– А может быть, – бог даст, как-нибудь обойдется?..

– Нет! – ласково сказал сын. – Я тебя обманывать не могу. Не обойдется!

Он улыбнулся:

– Ложись, устала ведь. Покойной ночи!

Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая снег с крыш маленьких сонных домов, бился о стены и что-то торопливо шептал, падал на землю и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…

– Иисусе Христе, помилуй нас! – тихо прошептала мать. В сердце закипали слезы и, подобно ночной бабочке, слепо и жалобно трепетало ожидание горя, о котором так спокойно, уверенно говорил сын. Перед глазами ее встала плоская снежная равнина. Холодно и тонко посвистывая, носится, мечется ветер, белый, косматый. Посреди равнины одиноко идет, качаясь, небольшая, темная фигурка девушки. Ветер путается у нее в ногах, раздувает юбку, бросает ей в лицо колючие снежинки. Трудно идти, маленькие ноги вязнут в снегу. Холодно и боязно. Девушка наклонилась вперед и – точно былинка среди мутной равнины, в резвой игре осеннего ветра. Справа от нее, на болоте, темной стеной стоит лес, там уныло шумят тонкие голые березы и осины. Где-то далеко впереди тускло мелькают огни города…

– Господи – помилуй! – прошептала мать, вздрогнув от страха…

7

Дни скользили один за другим, как бусы четок, слагаясь в недели, месяцы. Каждую субботу к Павлу приходили товарищи, каждое собрание являлось ступенью длинной пологой лестницы, – она вела куда-то вдаль, медленно поднимая людей.

Появлялись новые люди. В маленькой комнате Власовых становилось тесно и душно. Приходила Наташа, иззябшая, усталая, но всегда неисчерпаемо веселая и живая. Мать связала ей чулки и сама надела на маленькие ноги. Наташа сначала смеялась, а потом вдруг замолчала, задумалась и тихонько сказала:

– У меня няня была, – тоже удивительно добрая! Как странно, Пелагея Ниловна, – рабочий народ живет такой трудной, такой обидной жизнью, а ведь у него больше сердца, больше доброты, чем у тех!

И махнула рукой, указывая куда-то вдаль, очень далеко от нее.

– Вот какая вы! – сказала Власова. – Родителей лишились и всего, – она не умела докончить своей мысли, вздохнула и замолчала, глядя в лицо Наташи, чувствуя к ней благодарность за что-то. Она сидела на полу перед ней, а девушка задумчиво улыбалась, наклонив голову.

– Родителей лишилась? – повторила она. – Это – ничего! Отец у меня такой грубый, брат тоже. И – пьяница. Старшая сестра – несчастная… Вышла замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный. Маму – жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро бегает и всех боится. Иногда – так хочется видеть ее…

– Бедная вы моя! – грустно качая головой, сказала мать. Девушка быстро вскинула голову и протянула руку, как бы отталкивая что-то.