Математическое ожидание случайной величины

Бой затянулся до утра. Едва забрезжило, за окнами, он угомонился, вернувшись, устало улыбчивым из купе проводницы. Она, же, несмотря на бессонную ночную смену, светилась загадочной улыбкой Джоконды, накрывая ему персонально завтрак с кофием, пока все обитатели отсека купе еще спали. Вне зависимости от разности стратегического похода к погружению в путешествие, головы у обоих персонажей дорожного потребления, судя по цветопередаче кожными покровами и отчаянной мимике в намерении разгладить многострадальные морщины силой ума, страдали одинаково. И это единство вместо солидаризации в намерении преодоления коллективным прогрессом, что парадоксально, выразилось, наоборот, в точном соответствии с физикой раздела «электричество и магнетизм». Одноименно заряженные идентичным составом жидкого счастья, смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью. При этом вчерашний балагур и экстраверт, оказался несколько старше своего немногословного визави. Это, видимо и дало основание по праву старшинства на назидательный тон последующего диалога, достойного этой повести.

– Что? Болит? – спросил он мужика и так очевидное для всех, чем только усугубил осознание.

Мужик в ответ только покивал, тем, что болит, и скривил лицо.

– Оставлять надо! На утро! – прорезюмировал, старший, с таким пафосным видом, словно прошлое ему под силу изменять, в отличие от собеседника.

– Желательно! – было гениальным по простоте и ёмкости, ответом мужика в штиблетах.

Это было единственным за всю поездку, произнесенным им словом, впитавшим в себя всю трагедию нестыковки силы воли, когда и сила есть, и воля. А вместе – не судьба. Одно слово. Но оно было настолько точным в сложившейся ситуации, что отпечаталось в памяти железобетонным впечатлением.

Далее каждый из них, уже сам справлялся со своим недугом, в силу возможностей и способностей. Да это и неинтересно. Но запала в душу разность оценки двумя индивидуумами схожей первопричины страданий, как яркий пример субъективного отношения к былому в коренном различии «надо» и «желательно».

Ту-туф, ту-туф. Взгляд захватывает какой-то, немного отличный от остального пейзажа за окном предмет и, сопровождая его равномерное движение вспять, запускает ассоциацию с чем-то в глубинах памяти, то обжигая дыхание в груди, то холодя пониже. Всплывающие сюжеты нельзя заставить выстраиваться, по киношному, в строгой хронологии. Они подчинены лишь эмоциональному посылу: вспышка и всплытие очередной, до мелких деталей запомнившейся сцены. И у каждого события возникает своё имя. Это вовсе не обязательно имя человека, которое, как учил великий вождь советского народа, есть у каждого преступления. Имя собственное, как часть речи, пожалуй, лучше всего подходит к авторской кодировке картин в калейдоскопе памяти.

Блай риверсай

Ту-туф ту-туф, растворились в бледности желтого, алые блики очередной яркой маковой полянки, и обожженные закатным солнцем у горизонта, скрылись за поворотом, сменяясь новой сочной вспышкой нежной колыбели воспоминаний, прилетевшей смесью ледяного дуновения и сочного аромата детства. До переезда в новую квартиру в другом районе Москвы, после которого в нашей семье и начались всякие неприятности, окончившиеся в итоге разводом родителей, мы жили в Сокольниках. Развод меж родителями произошел, когда мне было десять, а брату шесть. Период полной семьи, оставил в памяти неизгладимый букет впечатлений, о котором и вспоминать-то не особо хочется. Мы успели сменить к этому времени жильё, на новое. Новая квартира, хоть и была со всеми удобствами, неведомыми ранее, но внесла в семейные отношения стеновые границы, бетонной холодностью панельных стен. Комнат стало больше, просторных и отдельных для разных занятий. У нас с братом появилась своя комната, для сна и развлечений. Еще была большая общая комната, которую приезжавшие к нам из деревни родственники называли «зала», хотя она по сравнению с залами, актовым или спортивным в школе, была совсем крохотной. В зале помещались и спальня родителей и гостевой диван, и большой стол, который накрывали по праздникам, и какие-то блестящие лаковые шкафы со стеклянными раздвижными дверцами, вдоль одной из стен. Эту мебель называли смешными словами сервант и бар. Бар был особенно интересен, тем, что там были раскрывающиеся створки, за которыми была поворотная, как в детских сказочных играх принцев и принцесс, мебель игрушечных кукол, площадка вся в зеркалах. А перед зеркалами стояли в специальном углублении красивые бутылки с разноцветными жидкостями, подсвеченные снизу лампочками. Интересно было просто распахивать и крутить эти дверцы, представляя мысленно путешествие в сказочное зазеркалье. Бутылки представлялись стражниками таинственных закоулков и спрятанных в замке сокровищ.

Завидев столь обстоятельный интерес старшего сына, к содержимому бара, мама с тревогой забеспокоилась о пагубности влияния алкокультуры потребления на молодое сознание, и попросила отца ставить в бар лимонады и безалкогольные напитки, пряча, что погорячее, с глаз долой.