Материалы биографии

Однако успешная продажа на первом московском аукционе Sotheby’s его четырех квадратов обернулась для нас неприятными последствиями. Во-первых, нас трижды ограбили и из дома унесли все картины, развешанные на стенах. Среди них был и холст 1978 года, посвященный Казимиру Малевичу. Во-вторых, работы, которые Эдик трогательно дарил своим друзьям, тут же оказались на московском рынке искусства. Поток покупателей потянулся к нам за авторским разрешением на вывоз работ за пределы страны. Подобная процедура приносила Эдику сильные душевные страдания. К тому же ремонт небольшого дома, купленного в Тарусе на деньги от первой продажи картин Клоду Бернару, не продвигался. А именно Тарусу Эдик замыслил сделать местом своих штудий и постоянного пребывания. Не было ни материалов, ни надежных рабочих, их пьянство и бесконечный обман преследовали нас на протяжении нескольких лет. Дом, купленный для удобства и житейского покоя, видимо, поначалу был послан нам в наказание за отступничество от Погорелки. Ломка прежних дружеских связей – все обернулось тяжелым моральным кризисом. Единственным спасением для Эдика было погружение в работу.

Находиться в Москве в дважды ограбленной квартире или в разоренной и тоже ограбленной Тарусе было необъяснимо тяжко, особенно на фоне всеобщего «торжества» демократических свобод. Предложение Клода Бернара о постоянном сотрудничестве вносило некое обновление в наше существование.

В ту пору Эдик получит несколько и других галерейных предложений, достаточно престижных: Walter Storms и Pabst в Мюнхене, Emmerich в Нью-Йорке, Аlice Pauli в Лозанне – но выберет Париж. Деловые отношения с Клодом Бернаром очень быстро перерастут в дружеские, поэтому Эдик не захочет их порвать. Вид на жительство во Франции, покупка в 1992 году ателье, заваленного разным хламом, но почему-то с первого мгновения полюбившегося Эдику, окажется тоже нашей судьбой и привяжет нас к Парижу. (Улица Campagne Premiere, о которой ранее мы ничего не знали, просто являлась сердцем художественной эмиграции.) Мы начнем проводить зиму и весну в Париже, а лето и осень в Тарусе. К 1994 году мы окончательно расстанемся с Погорелкой и безвозвратно осядем в Тарусе, хотя прежний культурный климат Тарусы к тому времени практически улетучился. Впрочем, к концу 1990-х некая аура 1960-х забрезжит вновь. В Тарусу вновь потянется московская художественная элита. Второе возрождение Тарусы будет ознаменовано ежегодными осенними поэтическими чтениями памяти Марины Цветаевой и организацией фестиваля великого музыканта Святослава Рихтера, который он сам учредит незадолго до смерти.

За 1988–1994 годы перед Э. Штейнбергом откроются новые, не только географические, но и культурные, художественные горизонты. Он будет участником многочисленных выставок русского искусства в России и за рубежом. Среди них выставки из коллекции Людвига (Sammlung Ludwig), который приобретет у него достаточно много работ. Одну из таких экспозиций мы посетим в музее его имени в Кёльне.

Наиболее памятной для Эдика станет выставка в музее Stedelijk в Амстердаме (1990). На ней работам Эдика будет отведен отдельный просторный зал. Почетное соседство со знаменитой коллекцией картин Казимира Малевича его особенно вдохновляло. Поездка в Амстердам окажется для Эдика неким возвращением в духовный, книжный мир его юности, мир его художественного ученичества, куда шаг за шагом вводил его отец как в некий мир творческой реальности. Линейный голландский пейзаж, миниатюрные полотна малых голландцев, великий Рембрандт, а затем и равновеликий Ван Гог – это были те самые истоки, от которых начался путь художника Э. Штейнберга.

Важными для себя Эдик считал встречу в Москве, а затем в Мюнхене и в Золе (в 1989-м) с коллекционерами Анной и Герхардом Ленц и свои беседы со значительными художниками, чьи картины были в их собрании: Гюнтером Юккером, Романом Опалкой, Карлом Прантелем. Здесь и участие в общей выставке, и посещение ателье Юккера в Дюссельдорфе, и работа в одном проекте с Карлом Прантелем для Висбаденского страхового общества. В Мюнхене Эдика потрясли встречи с работами Василия Кандинского и Алексея Явленского эпохи «Голубого всадника» в музее Lenbachhaus, первая встреча с масочным шествием Энсора и гротескными изломами человеческого тела трагического Эгона Шиле.