Материнский инстинкт

Яна терзала себя вопросами и молила об избавлении от способности общаться с призраками.

Развод не стал неожиданностью. Яна не могла смотреть в лицо Павла и не вспоминать его нежелание ехать в больницу и спокойную уверенность, что Дима проснётся в полном здравии. Павел винил её в том, что она упивалась горем и забыла о существовании мужа. Ему необходимо было выговориться, облегчить душу, выплакаться в конце концов, но она не видела его, словно он стал одним из ночных гостей, ожидающих возможности наведаться в её сны.

После посещения кладбища Яна вернулась домой, отключила телефон и достала из холодильника бутылку коньяка. Она уже не помнила, откуда в доме взялся алкоголь, – может, кто-то подарил, может, сама купила. Бутылка оказалась всё ещё запечатана. Первую рюмку она осушила залпом, закашлялась, тут же налила вторую. Постояв несколько минут, прижала горлышко к губам и быстро, захлебываясь, выпила почти половину. Рот обожгло, желудок взбунтовался, готовясь избавиться от ядовитой жидкости. Яна не стала дожидаться, когда её вырвет, и кинулась в ванную комнату.

Дорогостоящий напиток весь без остатка отправился в недра унитаза. Вытерев рот тыльной стороной кисти, Яна опустилась прямо на кафельный холодный пол и зарыдала. Где-то на задворках сознания пульсировала мысль, что теперь её точно уволят и она лишится возможности узнать лучше странного психолога с холодными глазами.

Вечером Яна снова включила телефон и сразу же обнаружила шесть пропущенных звонков и два сообщения. Звонили с работы, разумеется, озабоченные прогулом. Сообщения пришли от Карины. Яна сразу же ей перезвонила.

– Карина, привет.

Трубка в одно мгновенье ожила, казалась, даже завибрировала от взволнованного голоса.

– Янка, что случилось? Ты почему не пришла на работу? Диплодок тут тебя с какашками своими мезозойскими смешала.

Яна печально уточнила:

– Меня уволили?

Карина довольно хмыкнула и поспешила похвастаться:

– Шиш ей, старой корове! Я прикрыла тебя. Сказала, что ты в больнице, ехала на работу, и тут тебя скрутил аппендицит, телефон разрядился и всё такое. Кажется, поверили, – и погодя уточнила: – Ну кроме Демьяна. Его фиг обманешь! Кивал так сосредоточенно, когда я заливала, а потом посмотрел на меня с жалостью и ухмыльнулся. Ну, ты не бойся, он всё равно не скажет, если сразу смолчал.

– Спасибо, – Яна, не задумываясь, солгала: – Я и правда приболела, кашель жуткий, попрошу отгул хотя бы дня два.

– Ну, выздоравливай. Не забудь про чеснок с медом – офигенное средство.

Яна попрощалась и снова отключила телефон.

Раз коньяк не пошёл, созрела идея напиться водкой или вином.

Два дня Яна не выходила из квартиры, практически не вставала с постели. Напиться не получилось. Едва она вливала в себя стакан с алкоголем, как организм поспешно очищался методом рвоты. Плотно задёрнутые шторы не впускали свет, создавая в помещении фиолетовый полумрак. Яна даже не знала, когда заканчивался и день и наступала ночь. Не хотелось есть, не хотелось спать, хотелось просто умереть. Она постепенно впадала в состояние чёрной тоски: как оказалось, та не ушла, а просто отступила на время, затаившись в уголках подсознания.

Звонок в дверь Яна услышала не сразу, сквозь пух подушек до сознания добралась тоненькая трель. Яна встала и медленно побрела к двери, нимало не заботясь о слежавшихся нечёсаных волосах и мятой пижаме. Открыв замок, она едва успела отступить назад, как в квартиру влетел отец с двумя пакетами, наполненными продуктами.

Григорию Николаевичу хватило беглого осмотра, чтобы догадаться, как его дочь провела последние два дня. Он крепко обнял Яну за плечи и прижался губами к её волосам.

– Эх, Янковский, – его колючая щека коснулась горячего лба дочери. – Бери пакеты, пойдём кушать.

Яна всё так же послушно, без единой эмоции на лице, взялась за ручки пакетов, принесённых отцом, и побрела на кухню.

Пока Григорий Николаевич наскоро готовил несложный ужин, Яна сидела на табурете, поджав под себя ноги, и рассеянно водила пальцем по стеклу. Весёлые легкомысленные разговоры не помогли встряхнуть дочку, тогда мужчина поставил на стол жареную картошку с колбасой и прямо сказал:

– Я знаю, что тебе больно, это, наверное, невозможно пережить. Напиться пробовала?

Яна чуть заметно кивнула:

– Не получилось.

– Всё равно бы не помогло. Время не вылечит. Сразу скажу – ты никогда не забудешь Димку, но от тебя зависит, какие это будут воспоминания.

Яна даже не смотрела в сторону отца, её плечи ссутулились, руки сжали край столешницы?

– У нас не было красок, а на улице шёл дождь. Я достала черничное варенье, и мы разрисовали старую простынь. Димка весь извалялся и стал сладким, словно черничный пирожок.

Григорий Николаевич постарался улыбнуться.

– Помнишь, однажды летом, когда ты привезла его к нам, он наелся собственных какашек. Ты сначала подумала, что это шоколад, и отругала нас с матерью. А Димка все чавкал, пока ты бесилась и обещала больше никогда не оставлять внука таким беспечным бабушке и дедушке.