Материнство

Какая же любовь, если она боится? Конечно, привыкнет мама и к своей новой жизни и к ребенку, что-то утрясется, но что, если не все, если одна ошибочка мамы и сына потянет за собой другую, а та и третью?

Наверное, уже пришло время четко сказать во избежание кривотолков: я за чистые пеленки и полноценное детское питание, за свежий воздух и водные процедуры, но я против подмены человеческих отношений тряпками и манной кашей, против бюрократизма в исполнении инструкций и предписаний, против материнства по принципу «как бы чего не вышло».

Уродливый перекос воспитания в сторону заботы прежде всего о внешних потребностях организма малыша, когда его внутренних потребностей как бы и вовсе нет, рождает и уродство, иначе не назовешь, материнских отношений к ребенку. Забежала я как-то к соседке занять у нее сахару, у нее в кроватке очаровательная трехмесячная малышка. Кроватка вся в кружевах! А костюмчик на крохе — нет слов, чтоб описать. У меня был один такой, не такой, конечно, красивый, мы в нем в поликлинику ходим раз в месяц, а тут будни, обычный день, и пришла я неожиданно. Вот, думаю, денег сколько у людей: не меньше 20 таких костюмчиков в день надо. Но смотрю, что-то крошка невесела, не так, чтоб плачет, а хнычет, морщится, на меня не реагирует. Ну, диагноз поставить не трудно. «Она мокрая», — говорю маме, «Ах, нет-нет, мы утром меняли!» Я не поняла: «Сейчас обед скоро, причем тут утро?» — «Вот после обеда и сменим, скоро кушать!» Ну, по праву гостя я настояла, мама с бабушкой в 4 руки стали переодевать свою радость. Костюмчик сняли, а под ним клеенчатые штаны, а в них… Ну, я не стану изображать подробно; нет слов, чтоб описать. Они не меняли ей штанишки вообще! Не приди я, так бы и лежала несчастная радость в кружевах и плакала бы, и никому до ее страданий не было бы дела в семье: любовь-то вот она, импортная, дорогая, необыкновенная. И я порадовалась, что у меня никто и минуты не лежал так, что ползунки у меня старые, застиранные, но чистые и что простынка не кружевная. Девочка эта, что в красивом костюмчике, не заболела, не умерла, выросла и в школу ходит, но когда я думаю о ней и ее маме, мне грустно: полюбили ли они друг друга? Услышит ли девочка материнский голос, когда та позовет ее? Или так и не выросла из инстинкта продолжения рода та материнская любовь, о которой поют песни, так и остались они обделенными — и мама, и дочь?

Мне хочется уточнить: дело не только и не столько в том, что мать не сменила вовремя пеленку и от этого у девочки появились опрелости, хотя это очень плохо. Дело в том, что девочка объясняла, как умела: мне неудобно, мокро, а мать не понимала. Счастливое детство — бессмысленное словосочетание, придуманное сюсюкающими взрослыми: «Ах, Танечка, как тебя зовут, крошка?» Вот ребенок лежит один в огромном белом мире: он еще не знает, что это просто потолок, а мама ушла на кухню. Он одинок, он не может подвинуться туда, куда зовет его сердце, — к маме, он связан по рукам и ногам (не зря мама ходила в консультацию — вот в какую аккуратную мумию она его превратила), он не знает, что есть какие-то способы передать свои ощущения другим людям — он кричит, кричит, мучительно крутит головой, краснеет от натуги, пытаясь вырваться из своего пеленочного плена. Где же тут счастье? Чему тут завидовать: «Ах, вернуть детство, вернуться в детство!» Счастье, потому что безделье? Но детство не бездельно, это постоянный интеллектуальный и физический труд, напряженный, зачастую кажущийся непосильным. Посмотрите, как трехмесячный ребенок пытается достать игрушку: снова и снова напрягается всем телом, заставляя свой мозг управлять этой непослушной массой, возвращаясь к своему занятию после каждой новой неудачи, не давая этой непонятной штуке исчезнуть из поля зрения. Маме смотреть некогда, она занята мытьем и стиркой, а еще грезами о будущем. Когда женщина ждет ребенка, мечтает о нем, она видит его то живой игрушкой с очаровательными кудряшками, то серьезным первоклассником, а одна мама признавалась мне, что видела сына не иначе, как капитаном дальнего плавания, вернувшимся обнять ее после кругосветки.