Матрос с Гибралтара

— Надо же во что-то играть,— ответила она,— каждый играет во что может. Это случилось одним воскресным вечером, им вдруг овладело непреодолимое желание сыграть в покер. Он играл с другими матросами. Но сразу бросалось в глаза, что, несмотря на молодость, он был уже бывалым игроком. После того убийства он еще ни разу не играл. А в тот вечер снова, впервые с тех пор, принялся за свое. Поначалу он выигрывал. Потом, уже к ночи, стал проигрывать. Всю игру я ни на минуту не сводила с него глаз. Он преобразился до неузнаваемости, играл по-крупному, было такое впечатление, будто деньги жгли ему руки. Когда он начал проигрывать, это, похоже, ничуть его не огорчило, он проиграл намного больше, чем выиграл, почти весь свой месячный заработок. Он метал на стол деньги с какой-то бесшабашной радостью, будто это было все, что он еще мог делать, что мог еще отдать другим. Ведь это было единственное, что еще роднило его с другими, что еще оставалось у него с ними общего — деньги да женщины,— я говорю: женщины, а не женщина, потому что все это время я оставалась для него просто одной из них. Вот так все и началось тем воскресным вечером, на борту яхты, я хочу сказать, когда я впервые поняла, что очень скоро его потеряю. Мы уже пересекли Атлантику, миновали Антильские острова, Сан-Доминго. Прошли Панамский канал, были уже в Тихом океане, миновали Гавайские острова, Новую Каледонию, Зондские острова, Борнео, Малаккский пролив. Потом, вместо того чтобы продолжить путь, повернули назад, в сторону Тихого океана. До этого момента мы сходили на берег очень редко. Один раз на Таити да один в Нумеа. Вот и все, если не считать коротких остановок, чтобы купить, скажем, мыло для бритья и все такое прочее. Так было вплоть до Манилы. В Маниле ему захотелось посмотреть город. У него появились деньги, полные карманы денег, вот в чем было дело, и эти деньги буквально жгли ему руки. Он проиграл одно месячное жалованье, но у него еще оставалось очень много, все, что он успел накопить. Мы так мало сходили на берег, у нас было так мало возможностей их истратить, что, когда мы приплыли в Шанхай, у него в кошельке скопилась приличная сумма.

Вот тут-то он и сказал мне, что хочет сходить сыграть в покер и сразу вернется назад. Я прождала всю ночь. Потом целый день. На другой день обошла весь город, искала его повсюду. Шанхай — единственный город в мире, который я изучила вдоль и поперек, все по той же самой причине. Но его я так и не нашла. Тогда я вернулась на яхту, все уговаривала себя, а вдруг он уже там, уже вернулся. Но и там его не было. Я столько времени провела в поисках, что у меня уже не было сил снова идти на берег, я могла только ждать — ждать и ждать его на яхте. Пошла к себе в каюту и легла. Через иллюминатор мне был виден трап. Я не сводила с него глаз, все глядела и глядела, пока не заснула. Мне ведь тогда тоже было двадцать, и сон у меня был крепкий. Когда проснулась, на рассвете, корабль был уже в открытом море, далеко от Шанхая. Я проспала почти всю ночь. Он так и не вернулся.

Потом я часто задавала себе вопрос: а может, это хозяин яхты, вдруг это он выгнал его прочь, пока я спала? Потом, позже, я как-то задала ему этот вопрос. Он сказал: нет, он этого не делал. Но я все еще не очень-то в это верю. Впрочем, что это могло изменить? Не сойди он в Шанхае, он все равно удрал бы где-нибудь еще, пусть чуть подальше.

— Ты хотела умереть. Тебе казалось, это так просто — открыть дверь каюты и броситься в море.

— Но я этого не сделала. Я вышла замуж за хозяина яхты.

Она замолкла.

— Налей мне стакан вина.

Я сходил за вином. Она продолжила:

— Понимаешь, мы ведь с ним никогда не говорили, что любим друг друга. Только он, в тот самый первый вечер, когда я пришла к нему в каюту. Правда, тогда он сказал это скорей от удивления, от радости, с таким же успехом он мог бы сказать это любой первой попавшейся шлюхе. Если хочешь, он сказал это не мне, а жизни. Потом у него уже не было никаких причин повторять это вновь. Вот у меня, уж у меня-то их хватало с лихвой, причин признаться ему в любви, но я так никогда и не решилась произнести этих слов. Это молчание длилось столько же, сколько мы оставались вместе, шесть месяцев. И все-таки безмолвие, наступившее после стоянки в Шанхае, показалось мне еще ужасней. Меня до боли в зубах распирало от этих невысказанных признаний в любви.

Какое-то время она молчала. Я встал и подошел к борту. Она окликнула меня.

— Это так трудно,— проговорила она,— делать что тебе хочется, иными словами, изменить свою жизнь. Так что будь осторожен.

— А потом?

— После чего?

— Ну, после Шанхая.

— Я ведь тебе уже сказала. Хозяин яхты поехал в Соединенные Штаты разводиться. Жена согласилась на развод в обмен на приличные деньги. Сразу же после развода я вышла за него замуж. Он назвал яхту моим именем. Я стала богатой. Бывала в высшем свете. Даже брала уроки грамматики.

— Тогда ты еще не собиралась искать его?