Mayday

Если я живу в теле Шарлотты и могу проживать с ней всю её, всю нашу жизнь… Я давно думаю об этом, но только сейчас до меня дошёл смысл этих слов. Не потому ли мне казалось, что мы связаны, будто настоящие близнецы? Я чувствовал это, и моя любовь к ней… Очень похоже на нарциссизм, не так ли? Или это нормально, настолько сильно любить себя?

Чарли сейчас, судя по звукам, находится в очень людном месте. Куда-то идёт, что-то ищет… Она с кем-то говорит, смеётся. Это кто-то, кому она точно доверяет, с кем ей спокойно и свободно. Анжело? У каждого из нас свой Анжело. Это снова наводит на мысль о том, кто же он на самом деле?

Шарлотту кто-то обидел. Ничего особенного, просто сгоряча брошена нелепая фраза, но я чувствую, как даже такая мелочь, задевает её. Чарли делает вид, что всё нормально, а мне остаётся молча ощущать это жжение под рёбрами. Обида? Злость? Не знаю, как это называет Чарли, я же называю это несправедливостью.

Я вжался в стекло всем телом и прислушиваюсь. Не думал, что так мучительно может быть беспомощность. За что Шарлотту обидели?! Если ты в дурном настроении, окружающие здесь ни при чём!

Всё такое реальное, и на секунду я даже поверил, что нахожусь в паре сантиметров от реальной жизни, но потом понял – это только мысли. Воспоминания, приправленные размышлениями. Обидная фраза повторяется с разной интонацией, смех звучит заезженной пластинкой, а ощущение присутствия Анжело какое-то ненастоящее. Он – просто выдумка, или какой-то… не совсем человек, раз такой плохо вяжется с реальностью?

Боль… Я чувствую, как она пробирается по моему телу всё теми же щупальцами.

Да что с Шарлоттой такое?! Где она находится?

Не знаю, что произошло на этот раз, но я упал. Будто стекло – или его подобие – передо мной пало, и я вывалился наружу. Глаза открыл машинально и огляделся. Позади меня стоит огромный деревянный шкаф. Правая дверца держится на честном слове, вся исцарапана изнутри, а я… Я выбрался! Я выбрался из чёртового шкафа!

– Эй, есть кто-нибудь?

Мой голос раздался по огромной прямоугольной комнате глухим эхо и вернулся ко мне, отразившись от окон слева. Окна такие широкие, почти что от потолка до пола, через них должно быть видно целый мир, но в окнах зависла пелена. Как занавеска или солнцезащитная плёнка, через которую ничего не разглядеть.

Затхлый воздух окутал меня неприятным, тяжёлым облаком, накрывая неподъёмной, давящей мантией плечи.

Вокруг жутковатые обои. Не то у них такой неприятный серый цвет, не то это просто осевшая на них пыль. Я стою по середине комнаты. У стены напротив меня кровать. Полуторка, кажется. Широковата для односпальной – в моей памяти есть воспоминания о такой, – и узковата даже для самой тесной двуспальной кровати.

Освещение здесь слабое. Не знаю, кажется ли мне это, но, по-моему, дневной свет после заточения в Вечной Ночи я должен ощущать как никогда остро. В этой же комнате даже для меня темновато.

Света явно не хватает, однако это не помешало мне разглядеть клок спутанных и блёклых рыжих волос в складках грязно-белого постельного белья у изголовья постели.

Я невольно вздрогнул, а по телу пробежала дрожь. Спина в мгновение покрылась мелкими капельками холодного пота. Будто моя кожа покрылась инеем, который медленно тает от плюсовой температуры вокруг.

Такое чувство, словно из беспросветной тьмы я попал в непреодолимую безнадёгу, граничащую с желанием закончить мучения самым грешным образом. Страшное слово больше походит на мольбу об освобождении и настойчиво долбится промо мне в виски.

Я мотаю головой и морщусь.

– Нет, рано! – кричу я в бессилии. – Даже думать об этом не смей!

Кроме кровати и шкафа в комнате нет ничего. Пол кажется вполне себе чистым, но ноги будто затягивает в невидимую трясину. Она же высасывает все жизненные силы. Медленно и мучительно.

Я сглотнул и, едва волоча ноги, подошёл к кровати. Обладательницу некогда завидной львиной гривы не пришлось искать долго. Её голова покоится на низкой подушке, тело по самый подбородок укрыто тонким одеялом.

Кости черепа обтянуты тонкой мертвенно-бледной кожей. Это лишь отдалённо напоминает милое личико моей Шарлотты. На безжизненной коже ещё больше, чем раньше, выделяются глаза: такие же тёмные и бездонные, как прежде, но без того огня которому я когда-то так завидовал. Голубовато-жёлтые белки и оставшиеся ресницы лишь напоминают о том, что жизнь может вот-вот оборваться.

Каждый вздох может оказаться последним…

Я улыбнулся, что наконец нашёл Чарли, но внутри меня в тот же момент что-то сломалось. Не от ужаса, не то от чувства приближающейся и невосполнимой потери, от собственной беспомощности.

Губы Чарли едва удалось разглядеть. Об их существовании напоминают лишь пара подзаживших трещин с засохшими буро-чёрными капельками крови и чёткая синюшная линия, обозначающая контур нижней губы.

Под огромными глазами девушки не осталось тёмных кругов. Хорошо ли это? С её тонкой кожей, через которую просвечивались сосуды, это наводит на мысль: осталась ли в них кровь, раз этих самых сосудов больше не видно?