Маздак. Повести черных и красных песков

И никто из них не смотрел на Маздака, кроме двух или трех — из сословия артештаран. Древний старик в белой крестьянской одежде вдруг проснулся. Он даже приподнялся с круглой желтой подушки, стремясь разглядеть говорившего. И еще громадный кузнец в старом кожаном фартуке не сводил с мага Маздака спокойных глаз…

Загремели трубы.

ПОКЛОНЯЮЩИЙСЯ МАЗДЕ КАВЛД, БОГ, ЦАРЬ

ЦАРЕЙ АРИЙЦЕВ И НЕАРИЙЦЕВ, ИЗ РОДА БОГОВ,

СЫН БОГА ПЕРОЗА, ЦАРЯ, СЛЫШАЛ ВАС,

АРИЙСКИЕ СОСЛОВИЯ!..

5

Легкие и светлые лампады горели в доме врача Бурзоя — сына Аудмихра. Летний розовый виноград и сыр — пендыр лежали на плоских блюдах. И два высоких острополых кувшина прислонены были к стене возле стола. Они наливали, пили и ели, разговаривали и смеялись…

Артак с Вуником привели его сюда после царского совета. И врач Бурзой, седоватый, умный перс, говорил ему «вы». Дипераны разных служб были тут от пятого до второго ряда: врачи, художники из царских мастерских, судьи-датвары и молодой арийский мобед, сбросивший свою хламиду при входе. Персы, сирийцы, иудеи не различались. Пришло на мысль о новом Вавилоне, как называют на границе Ктесифон, и тут же забылось. Бурзой, хозяин дома, знал на память стихи о гречанке Елене, но не совсем так, как в книге, которую привезли из Нисибина. И художник по шелку Кашви из Гундишапура их знал, и молодой иудей Абба.

Вино было не той мерзкой влагой, которую хлебал Тыква. Оно приятно холодило язык, очищало и приподнимало мысли. Еще раз мир перевернулся в голове, но уже легко и просто. Артак не стесняясь прислонил пустое блюдо к уху, застучал, запел во все горло о тупом быке. Губы он грозно оттопыривал, как эранспахбед Зармихр. А диперан-финансист Евсей изобразил своего начальника эранамаркера Иегуду, когда с жугутской жадностью оттягивает тот время оттиска печати при денежных выдачах. Он и дулся, и почесывал за ухом, и шептал всякие иудейские слова. Абба и другие валились на подушки от смеха. Здесь все были свои и не было недоверия…

Об эрандиперпате Картире сказали, что хороший человек, лишь ухмылялись при этом. Оказывается, трех жен по ученой скромности держал усатый старик. И взял четвертую — молодую Фарангис из рода саксаганских царей, которая сразу заменила ему целый гарем. Говорят, несмотря на ученость, древний обычай чтит теперь долгоусый Картир: из всех своих ближних и дальних Спендиатов приглашает крепких молодцов в гости, чтобы оставлять на ночь. Есть, правда, слухи, что полных трех ночей с нею сам Бахрам Гур бы не выдержал. И еще говорят, что уже успокоилась она на постоянном госте — воителе Сиявуше из гиляяских Испахпатов. Теперь жизнь старика размеренна и спокойна. Даже песня об этом есть. Артак снова стал отстукивать такт на блюде. Кабруй, царский музыкант, тронул струны чанга, запел. Речь шла о старом достойном дереве, взявшем под свою охрану прозрачный и душистый родник. Все было на месте, розы и тюльпаны цвели кругом. Не хватало лишь кого-то, кто пил бы из родника и выедал вокруг сладкую траву. И вот тот, которого недоставало, явился:

У родника, где так трава сладка,

Увидел я гилянского бычка…Пусть вечно это дерево цветет!Да будет сень его как небосвод!Пусть вечно льется чистый родничок,И пусть пасется рядом с ним бычок![3]

Друг над другом смеялись легко и беспощадно. Разились вперемежку арийское упрямство, иудейская спесь, христианское велеречие, армянская страсть к соленому сыру. А заспорили сразу, как пересохшая трава вспыхивает от одной молнии. Маздак!..

— Мысль и Слово — лишь атрибуты, не имеющие значения. Какая разница, чему поклоняться: арийскому огню, иудейской книге или гуннским камням. Это только различные формы стремления к правде. Чем, кроме шелухи, является форма? И что значит пустое стремление? Дело и есть правда. Для него не жаль формы, как бы красива она ни была. Природа создала людей равными, и следует вернуться к первозданной правде!..

Так говорил Розбех, перс-датвар, и рука его под фиолетовым судейским плащом была сжата в кулак. Художник Кашви кивал головой, глаза Аббы горели черным иудейским огнем самоотречения. Противоречащих не было — спорили лишь о способах выражения мысли. На лицах у всех был отсвет тоги удивительного мага. Так казалось Аврааму…

Красная вода в реке, и зарево в полнеба… Мертвые на улицах… Кровь на рубашке убитого раба… И большелобый человек в багровом тумане, выбрасывающий сжатую руку к царской завесе…

Снова заговорил Розбех… Слово поработило мир, наполнило его ложью. Кого насыщают наши молитвы, наши россыпи и песни, наши расчеты движения планет? Лишь идущий за быком в поле правдив. Они, Сеющие хлеб и кующие железо, должны править миром!

— Разве не нужен людям красивый рисунок на ткани? — возразил своим негромким голосом Бурзой. — А человек, рассчитавший плотину в Дизфуле, не накормил ли многих людей?