Меч и Крест

Она прождала Машу на Пушкинской больше часа, ни на шаг не отходя от машины и благополучно проворонив встречу с хозяйкой клуба, с которой собиралась обсудить пару нюансов поединка, а точнее, медленно и со вкусом насладиться предвкушением своей будущей феерической победы. Но теперь Катя была не уверена даже в том, что отправится «убивать мадам Динозавриху» и не выбросит бутыль с проклятым победным зельем в первую попавшуюся канаву.

Маша не пришла.

Она позвонила ей слишком поздно.

И только когда «поздно» стало совершенно неоспоримым и, заполнив салон машины, переломило скопившейся тяжестью Катину шею, в отчаянии уронив голову на руль, Катя вспомнила, что она — Киевица!

— Маша попала в милицию. Я предупредила ее слишком поздно, она не успела сбежать…

— Но, моя Яшная пани, шачем? — по-бабьи всполошился Черт. — Вы не долшны помогать им! Иначе…

— Тебя не спросила! — побелела Катя. — Маша — моя! — рявкнула она, не вдаваясь в подробности.

Впрочем, «моя» было для Кати понятием абсолютно исчерпывающим, не нуждающимся ни в каких разъяснениях — «подруга» или там «родная душа». И никто в целом свете не смел покушаться на то, что Дображанская считала «своим»!

— Ты можешь достать ее из милиции? Да или нет? — зарычала она, уже гармонично вписавшись в роль повелительницы чертей и вписав личного черта в обычный штат своих слуг.

— Как пликашете, Яшная Киевича, — обиженно заскулил слуга.

— Ну так чего расселся? Быстрей!

Черт мигнул у нее перед глазами. Катя нервно сморгнула и оскалила рот, чтобы раскричаться еще сильнее, но мигнувший старательно и торопливо залопотал:

— Ваша Маша в башне, моя Яшная пани. И ш ней втолая — не ваша!

— Чуб? Так что, менты не доехали? — смутилась пани.

— Гошпода менты воклуг башни Киевич. Шдут, когда Киевичи выйдут иш башни. Пликашете шпашать их обеих? — уточнил он понуро.

— Я не поняла? А почему они их сразу не взяли?

— О, моя Яшная пани…

Черт принялся поспешно шепелявить длинное и плохо понятное: про недоступное для «шлепых» «вечное вшегда», перемешанное с повторяющимся «не долшны помогать им», «они не долшны шнать», «иначе…»

В то время как Катя, морщась, мучительно терла правый висок, вдавливая в него собственное здравое резюме:

«Маша не успела сбежать, а Даша успела — через крышу. Пока Маша и Даша сидят в башне Киевиц, им ничего не грозит. Пока Маша с Дашей, первая не станет спасаться без второй.

А Маша и Даша — это уже слишком…»

— Все, закрыли тему, — недовольно буркнула она, включая мотор.

— Не печальтешь, моя Яшная пани, — затрещал шоколадный Черт. — Шама шудьба на нашей штолоне! Пушть они шидят там, пока вы не штанете иштинной…

— Без тебя разберусь, — отрезала Дображанская. И ее «вольво» сорвалось с места.

Примерно полчаса спустя, посетив пару базаров и один книжный магазин, Катя стала счастливой обладательницей пышного парика в виде сотни блондинистых косичек, пары шелковых перчаток, подержанного и беспартийного мобильного, телефонного справочника Киева и проясненного отдельно телефона злосчастного Лысого, проживающего в башне Киевиц на доступном для «слепых» метраже.

Еще пятнадцать минут Екатерина Дображанская, обезопасив пальцы шелком, со злорадным удовольствием заполняла раздел «Личные номера». Номером лысого, получившего имя «PREDATEL». Номером человека, расписавшегося ножом на ее предплечье, окрещенного «SVOLOH-PAPA». Номером телефона, возвышающегося на столе охранника Киевского музея русского искусства, без всяких изысков названного просто «MYZEI». И еще десятком цифр ресторанов, парикмахерских и прочих заведений, где Катя никогда не бывала, но нередко бывала иная барышня из прошлой Катиной жизни.

Барышня эта носила ту же фамилию, что и ее «SVOLOH-РАРА», могла дать фору даже забубенной Даше Чуб, очень кстати училась (неполный год) в театральном университете и некогда с помощью хронических анонимных звонков убедила своего разведенного папу: эта сучка Катя Дображанская спит с ним только ради подписания концептуальной бизнес-бумажки, и делает она это не только с ним.

И хотя поклеп этот был ложью от первой до последней буквы, сшитых между собой аршинными белыми стежками, оправдаться Кате так и не удалось, несмотря на то, что за всю историю их отношений Катерина не выклянчивала у любовника никаких подписей, клянчить их не собиралась и все до одной «ночи измен» проводила исключительно с ним.

Он не поверил ей.

И не поверил в вину своей малолетней оторвы.

И, пожалуй, именно это, а даже не порез, изуродовавший ее правое плечо, она так и не смогла ему простить.

Настроив автоответчик, Дображанская позвонила из ближайшего автомата на собственный свежекупленный номер и, заполнив звонками все «неотвеченные вызовы», пропищала с визгливым и вредным восторгом:

— Это я! Все сработало! Твой лысый в жопе! Только не суйся к нему. Там менты. Я сама видела! Добьем потом. И моего папу тоже! Как тогда его сучку черную… Ха! Так им всем и надо!