Меч и роза

Она только что вышла из ванны и теперь в одной тонкой кофточке сушила волосы перед камином. Алекс, бесшумно вошедший в комнату, застыл на пороге, любуясь гибким телом жены, озаренным пламенем. Кофточка едва прикрывала плавные изгибы бедер и округлости ягодиц, и Алекс пожирал взглядом эти прелести, чувствуя, как в глубине его тела пробуждается желание.

Он вдруг понял, что привык к красоте Кэтрин, стал принимать ее как должное. Ее ноги остались стройными, кожа – белой и тонкой, как фарфор, безупречно чистой, как в день их знакомства, несмотря на все беды и трудности последних месяцев. Когда он в последний раз видел ее густые волосы распущенными, а не заплетенными в толстую косу? Когда видел ее стройную фигуру в женской, а не в мужской мешковатой одежде? В последнее время даже любовью они стали заниматься наспех, под кусачими шерстяными одеялами, не удосужившись раздеться.

Наверное, поэтому он только теперь заметил перемены. Они были едва уловимыми, но он помнил каждую складочку и родинку, каждый изгиб и впадинку, каждую маленькую тайну тела Кэтрин и потому сразу обратил внимание на ее округлившийся живот.

– Давно? – спокойно спросил он.

Кэтрин крепко сжала гребень, костяшки ее пальцев побелели, как ручка гребня, сделанная из слоновой кости.

– Точно не знаю, – ответила она таким же холодным и бесстрастным тоном. – Но кажется, это случилось в ту ночь, когда ты нашел меня в Роузвуд-Холле. Я никогда не любила тебя сильнее, чем в ту ночь. С тех пор моя любовь не угасла, но именно тогда я окончательно поняла, что ты – мой единственный мужчина. В ту ночь все, что случилось со мной до тебя, стало бессмысленным и никчемным, жизнь без тебя потеряла всякое значение.

Пока она говорила, Алекс подошел ближе. Отблеск огня упал на его лицо, омыл золотом волосы и кожу, подчеркнул каждую черту, но не нарушил пристальность взгляда. Кэтрин вдруг поняла, что смысл взглядов Алекса не научилась бы расшифровывать, даже прожив с ним тысячу лет. У нее задрожал подбородок, в висках застучало. Она стояла слишком близко к огню, тепло проникло сквозь ее кожу и теперь растапливало плоть, обжигало чувства. Ослепленная любовью, она смотрела, как озаренный пламенем Алекс приближается к ней и останавливается на расстоянии вытянутой руки.

– Когда же ты собиралась обо всем рассказать мне?

– Сначала я хотела убедиться, – шепотом ответила Кэтрин. – А потом ты был так занят... а я боялась... – Она осеклась.

Алекс прищурился:

– Боялась? Чего?

– Тебя. Того, что ты скажешь. Ты же когда-то говорил, что тебе ненавистна даже мысль о детях. Но точно так же ты говорил о жене, и я думала... в общем, мне казалось, что если ты смирился с существованием жены, то как-нибудь привыкнешь и к ребенку, и я... – Она опять умолкла, широко раскрыв влажные глаза.

Губы Алекса медленно растягивались в улыбке.

Не проронив ни слова и ничем не объяснив свою улыбку, он зажал лицо Кэтрин в ладонях и приник к ее губам в глубоком, страстном, как близость, поцелуе. У Кэтрин перехватило дыхание, она лишилась дара речи и затрепетала. Этот благоговейный трепет охватил все ее тело, а Алекс встал перед ней на колено, обнял ее за талию и прижался к ее животу сначала губами, потом бронзовой щекой.

– Прости, если я напугал тебя, – хрипло пробормотал он. – Мне очень жаль, если по моей вине ты считала, что я не обрадуюсь, узнав, что ты любишь меня и носишь моего ребенка.

Кэтрин выронила гребень и запустила пальцы в густые волны блестящих черных волос.

– О, Алекс!

Горячая слеза сорвалась с ее подбородка и упала ему на щеку, он выпрямился и снова обнял Кэтрин. Но обоих не держали ноги, поэтому Алекс поспешил подхватить жену, сесть на стул у камина и усадить ее к себе на колени, согревая своим телом и прокладывая губами дорожку поцелуев в ее шелковистых благоуханных волосах.

– Мадам, вам и вправду удалось заставить меня изменить мнение о супружеской жизни, – задумчиво прошептал он. – Вы так околдовали меня, что думать о вас стало для меня так же привычно и необходимо, как дышать. Но лишив меня душевного покоя, вы не утихомирились: теперь вы завладели моим сердцем, моей жизнью и моей душой.

– Это справедливо, милорд: ведь мои сердце, жизнь и душа принадлежат вам.

Он поцеловал ее в дрогнувшие губы и прижал к себе.

– Наверное, ты хочешь заверить меня, что ничуть не боишься носить дитя и рожать его во время похода, в лагере?

– Не боюсь, – подтвердила Кэтрин, заглядывая в глубину его глаз. – Честное слово, Алекс. Войне скоро придет конец, сражения и походы прекратятся, мы вернемся в Ахнакарри и заживем там мирно и счастливо.

– Как в волшебной сказке? – ласково поддразнил он.

– Как настоящая семья, – поправила Кэтрин. – Наша семья, Алекс. Ты, я и наш прекрасный сын.

Он не ответил: напряжение сковало все его мышцы и нервы.

– Алекс... мы ведь вернемся в Ахнакарри, правда? Там нам ничто не угрожает?

Страх в голосе Кэтрин помог Алексу совладать со своими опасениями.

– Конечно, в Ахнакарри мы будем в безопасности, иначе и быть не может. Лохабер веками был неприступным и до сих пор остается таковым.