Меч полководца

— А пусть называют, как получается, — ответил студент. — Тут скоро такие дела пойдут, что все этому слову научатся…

Ответ Афанасьеву пришелся по душе. «Видно, не прост. Совсем молодой, а имя себе придумал стариковское», — думал Афанасьев.

Под партийной кличкой Трифоныч в Иваново-Вознесенск приехал Михаил Фрунзе. Но настоящего его имени в те годы почти никто из иванововознесенцев не знал.

Здесь — Трифоныч. А в Петербурге, в Политехническом институте, по-прежнему числится и даже появляется два раза в год, чтобы сдать экзамены, студент Михаил Фрунзе. Отличная конспирация! Ну кто может догадаться, что это один и тот же человек!

Уважая правила конспирации, будем и мы в этой книге называть того, кто приехал в Иваново-Вознесенск, Трифонычем. А имя Михаила Фрунзе пусть на время исчезнет со страниц.

В старом пиджаке с чужого плеча, в картузе с лаковым козырьком Трифоныч походил на фабричного парня. Беспрепятственно пропускали его стражи фабричных ворот. Как свой бывал он в тесных рабочих казармах. Жилья постоянного у Трифоныча не было. Зато и в Рылихе и в Ямах встречали его как желанного гостя в любом доме.

Близился день, назначенный партийным комитетом для всеобщей стачки иваново-вознесеиских ткачей. 9 мая 1905 года в лесу собрались представители всех фабрик. Решили: 12 мая останавливаем фабрики!

В этот день Трифоныч привычно поднялся по гудку.

По кривым улочкам, как и каждое утро, стекался к фабрикам народ. Трифоныч пошел со всеми, присматриваясь к радостным, возбужденным лицам, прислушиваясь к разговорам.

У ворот самой большой в городе фабрики Бакулина охранники покрикивали: «Проходи! Проходи!»

Трифоныч прошел вместе со всеми. Застучали, загрохотали было станки, но, перекрывая шум станков, раздался призыв:

— Кончай работу!

И сразу все смолкло, стихло. Будто только и ждали этого сигнала. Из красных кирпичных корпусов выбегали во двор рабочие. У фабричных ворот появились двое полицейских, они пытались закрыть, запереть ворота, но толпа ткачей смела их и двинулась по улице, к центру города. В толпу вливались рабочие с других фабрик. Разрастаясь и набираясь сил, лавина забастовщиков двигалась по городу, заполняла главную площадь.

Трифоныч, взбудораженный, счастливый, пробирался через толпу к столу, вытащенному на середину площади и ставшему трибуной. Там уже был Отец. С трибуны читали список требований хозяевам фабрик. И каждое требование площадь подтверждала криками одобрения.

Восьмичасовой рабочий день… Правильно!

Отмена ночных работ… Правильно!

Долой все штрафы… Верно! Долой!

Повысить заработки… Правильно!

— Все фабрики забастовали, — услышал Трифоныч. — Все до единой.

Одним прыжком вскочил он на стол, служивший трибуной.

— Товарищи!

В его молодом взволнованном лице, в высоком, срывающемся голосе, в резком взмахе будто рубящей воздух крепкой ладони людям открылись и решимость, и сила, и вера в победу.

— Товарищи! Семьдесят тысяч ткачей — огромная сила. Не дадим раздробить ее на части! Ни на одной фабрике рабочие не должны договариваться со своим хозяином. Наша сила в единстве! За нами пойдут рабочие других городов России. Да здравствует всероссийская стачка!

Это было первое его выступление на таком огромном митинге. И стачка, которая вошла потом в историю России, была его первой стачкой. Все, все было впервые! И как счастлив был он, что выбрал такой путь. Как верил, что победа революции уже совсем, совсем близко…

Пусто и тихо было на фабриках. Не дымили над Иваново-Вознесенском фабричные трубы. А ткачи, одетые по-праздничному, с утра уходили за город — туда, где тихая речка Талка, изгибаясь, обмывала лесистый полуостров.

Здесь каждый день шли митинги. Выступали агитатору. Слово «политика» стало вдруг понятным тысячам людей. Забастовщики начали с требований сократить рабочий день, а теперь уже заговорили о том, что надо изменить порядки во всей России — свергнуть царя, поставить у власти свое рабочее правительство.

В полиции не сомневались, что кто-то очень опытный руководит ткачами. Но кто именно — установить не могли. Отца ткачи нарочно не выбрали в Совет уполномоченных, чтобы его не заприметили шпики. Но без Отца не проходило ни одно заседание Совета. И всегда вместе с ним был Трифоныч.

Иваново-Вознесенский Совет управлял городом, как настоящее правительство — первое в России рабочее правительство, первая Советская власть. Заботился о хлебе для семей рабочих. Для охраны порядка организовал боевую дружину. Дружинники носили одинаковые рубашки из черного ластика и широкие кожаные пояса, на которых висели револьверы в самодельных кобурах.

Устав боевой дружины взялся писать Трифоныч. «Боевая дружина формируется прежде всего для того, чтобы служить ядром для будущей революционной армии восставшего народа…»

— Эко ты хватил! — изумился дружинник Степа Каширин, парень с широким добродушным лицом, беловолосый и белобровый.

— Какая ж мы с тобой армия? — посмеиваясь, продолжал Степа. — У армии пушки, генералы и разное там прочее… А мы?

Степа оглянулся на парней, обступивших его и Трифоныча. Те навострили уши: ну-ка, что скажет Трифоныч.