Меч в терновом венце

Пели добровольцы. Пыльные теплушкиРинулись на запад в стукоте колес.С бронзовой платформы выглянули пушки.Натиск и победа! или — под откос.Вот и Камышово. Красных отогнали.К Екатеринбургу нас помчит заря:Там наш Император. Мы уже мечталиОб освобожденье Русского Царя.Сократились версты — меньше перегонаОставалось мчаться до тебя, Урал.На его предгорьях, на холмах зеленыхМолодой, успешный бой отгрохотал.И опять победа. Загоняем тужеКрасные отряды в тесное кольцо.

Почему ж нет песен, братья, почему жеУ гонца из штаба мертвое лицо?Почему рыдает седоусый воин?В каждом сердце — словно всех пожарищ гарь.В Екатеринбурге, никни головою,Мучеником умер кроткий Государь.Замирают речи, замирает слово,В ужасе бескрайнем поднялись глаза.Это было, братья, как удар громовый,Этого удара позабыть нельзя.Вышел седоусый офицер. БольшиеПоднял руки к небу, обратился к нам:— Да, Царя не стало, но жива Россия,Родина Россия остается нам.

И к победам новым он призвал солдата.За хребтом Уральским вздыбилась война.С каждой годовщиной удаленней дата;Чем она далече, тем страшней она.

СУВОРОВСКОЕ ЗНАМЯ

Отступать! — и замолчали пушки,Барабанщик-пулемет умолк.За черту пылавшей деревушкиОтошел Фанагорийский полк.В это утро перебило лучшихОфицеров. Командир сражен.И совсем молоденький поручикНаш, четвертый, принял батальон.А при батальоне было знамя,

И молил поручик в грозный час,Чтобы Небо сжалилось над нами,Чтобы Бог святыню нашу спас.Но уж слева дрогнули и справа,Враг наваливался, как медведь,И защите знамени — со славойОставалось только умереть.И тогда — клянусь, немало взоровТот навек запечатлело миг —Сам генералиссимус СуворовУ святого знамени возник.Был он худ, был с пудреной косицей,Со звездою был его мундир.Крикнул он: «За мной, фанагорийцы!

С Богом, батальонный командир!»И обжег приказ его, как лава,Все сердца: святая тень зовет!Мчались слева, набегали справа,Чтоб, столкнувшись, ринуться вперед!Ярости удара штыковогоВраг не снес; мы ураганно шли.Только командира молодогоМертвым мы в деревню принесли…И у гроба — это вспомнит каждыйЛетописец жизни фронтовой —Сам Суворов плакал: ночью дваждыЧасовые видели его.

НАША ПАСХА