Мечи свою молнию даже в смерть

На Одинаковых были остроносые штиблеты. Модные. Резо подошел к сидящей на полу молодой женщине и ловко ударил ее мыском ботинка по голой коленке. Ирка хрипло вскрикнула от боли, а нога тут же отключилась – судорога прошла по всей ее длине, и голые пальцы болезненно растопырились. На бронзоватой коже быстро темнел фиолетовый синяк. Сломанная босоножка валялась рядом.

– Расдивайся, сука! Нэ слычис? – склонился над ней Резо. – Будим дэньгы искат! Зачем роз брала?!

В это время Вано прагматично вытащил из кармана черный пластиковый мешок для мусора. В нем они возили партию гвоздик. Похоже, складывали туда явную некондицию – с обломанными стеблями и осыпающимися соцветиями. Он натянул пакет на голову сидевшей на корточках Люды. Та не сопротивлялась. Она была совершенно деморализована и жестокостью этих смуглых людей, и тем, что они, мужчины, вломились в женский туалет, который Люда привыкла считать неприкосновенным для иного пола, как алтарь храма Зевса. И неизвестно, чем она была подавлена больше – первым или вторым.

Между тем Ирка просчитывала шансы на спасение. Проход в дверь – узкий. Грузины – массивны. Стоят в шахматном порядке. На Людку надежды мало, еще и тащить придется буксиром. Первого можно валить ударом пяткой в пах, но ведь там второй. А есть ли у него нож или что-то еще – неизвестно. В любом случае задавит массой. Значит… значит, надо начинать игру в поддавки.

Ирка глупо хихикнула, улыбнулась слипающимися от крови губами и стащила с себя пиджачок. Она небрежно бросила его в угол, метя на сухое место. В крайнем случае, постирает раза три. Потом. Если это «потом» еще наступит. Потом одним рывком разодрала на себе шелковую голубую блузочку – старенькую. Так как лифчика Ирка летом не носила, то ее полная, с коричневыми кружками, грудь свободно вывалилась из остатков одежды.

– Ну, может, того? – с вызовом спросила она. – Может, приятное с полезным? Живу-то без мужика…

– Вах! – не выдержал сзади Вано.

А Резо мрачно обронил:

– Жоп пакасывай. Денгы там, пляпуду!

А Людочка всхлипывала, сидя в мешке, как курица, приготовленная к закланию. Силы ее иссякли, уничтоженные неожиданно, – так вражеская авиация молотит аэродромы противника в первые же часы войны. И внезапно услышала негромкий, себе под нос, переданный вентиляцией голос. Знакомый голос! Из соседнего помещения, предназначенного для сильного пола.

– …Гаснут дальней Альпухары золотистые края… на призывный звон гитары… м-м… выйди… м-ммм. Мил-лая моя!

Она узнала голос. И, не снимая с головы мешка, противно пахнущего прелой листвой и землей, заорала в голос:

– Димка-а-а-ааааа! Спаси нас! Нас насилую тут! Димка, вызывай милицию-ууу!

Вано сделал шаг и хлопнул ее по голове тяжелой влажной ладонью, как будто вбил в землю. Гортанно сказал:

– Зачэм киричишь? Какой-такой Тимка? Киричи не киричи, а за рос атветиш!

Между тем, в соседнем отсеке, Дмитрий Вышегородцев мыл руки. Никаких других арий, кроме глуповато-романтичной, почерпнутой из настольной книги советского интеллигента – из «Золотого теленка», – он не знал, поэтому мурлыкал ее, намывая под струей воды холеные белые руки. Рядом в раковине лежали, блестя каплями, умытые этой же водой гвоздики с немного осыпавшимися красными листиками и очень коротко обломанными стеблями. Из экономии Дмитрий набрал их в урне позади базарчика, куда, как он знал, цветочницы сваливают свои отходы. Если бы Вано и Резо увидели эти гвоздики, они бы сразу признали в них брак, который совсем недавно еще прел в мешке, надетом сейчас Люде на голову. Но, вымытые под водой, гвоздики обрели почти что вторую жизнь. По крайней мере, в воображении Термометра.

Он услышал отчаянный вопль Людочки. Замер. Потом послышалась гортанная речь, и еще один, хриплый, полный боли, выкрик: «Не режь, дебил! Сама сниму!!!» Это Резо подступил с ножом к Ирке, к ее юбке.

Термометр думал недолго. Сграбастав цветы, он принял единственно верное решение – бежать. Бежать немедля и тотчас же, а потом, возможно, уже из дома интеллигентно позвонить в милицию и сказать, конечно же, анонимно: мол, ему кажется, что кое-где у нас происходят кое-какие нехорошие дела…

Он бы и сделал это. Прибежал бы домой и выкурил одну сигарету (курил редко, но только дорогие сигариллы St. Henry). Потом бы снял трубку телефона…

За это время Одинаковые сполна бы получили компенсацию «за рос», не сумев, наверное, отказать себе в таком небольшом бонусе, как групповое изнасилование воровки.

Но судьба вмешалась в его тихую карму. Вылетев из туалета, он свернул за угол и наткнулся на урну. Та покачнулась, выбросила под ноги ему банановую кожуру, яичную скорлупу и давленые пивные банки, на одной из которых он поскользнулся, а затем со всхлипывающим «Ии-ых!» влетел носом во что-то большое, мягкое и рыхлое.

Виссарион – а это был именно он – только поморщился, ибо слой жира предохранил нервные окончания солнечного сплетения от ужасного удара. Он отлепил от себя барахтающегося Термометра и спросил рыкающее:

– Ты хто?