Мечи свою молнию даже в смерть

…Медный вернулся с сигаретами, когда тучи, сгруппировавшиеся на плацдарме левого края Оби, перешли в решительное наступление. Даже на воде было видно, как стремительно бежит их серая кромка, отрезая мир от солнечных лучей, темня воду. Сухой, напористый ветер гнал по асфальту обертки от мороженого и чипсов, остервенело катал пустые пивные банки из переполненных урн. Да и народ разбегался, предчувствуя ливень.

Подъехал на велосипеде Диман с пластиковой бутылкой кваса, отдал девушкам и, пока те жадно пили, стал приторачивать к своему багажнику алюминиевый чан, высыпав из него гремящие оправы.

– Ну что, сворачиваемся? – улыбнулся Медный, посмотрев вверх. – Симоронить не для кого – народ украден у нас Небом! Диман, а куда ты тачку денешь?

– Сзади прицеплю… Да мне ее вон, до ларьков дотащить.

– Лады. А очки я возьму…

Друзья проходили мимо недавней скамейки. Там Маша, хлопоча, собирала книги. Она увидела своих спасителей и бросилась к ним:

– Ребята! Спасибо! Мне ваша эта… зама… то есть разморочка помогла! Мне на телефон друг столько материала скачал! Буквально через двадцать минут, как вы отошли!

– Симорон рулЕз! – усмехнулась Олеся.

Упали первые капельки. Маша бросилась к книжкам.

– Вот видите, как плодотворно! – Медный старался приободрить девчонок, которые слегка приуныли: наверно, оттого, что дождь сорвал их планы. – Мы сегодня спровоцировали два случая грандиозного симоронского Волшебства. Парень с телефоном и эта Маша. Пусть, конечно, все это относится к понятию «халява», но ведь РАБОТАЕТ! «БиЗ-НЕ-СИМОРОН», верно?

– Верно!

Диман попрощался и унесся в сторону вокзала, гремя тележкой, подпрыгивающей за велосипедом по асфальтовым буграм. И в это время Медный заметил человека, который сидел на скамье и совсем не торопился покинуть ее, несмотря на то, что тротуар быстро покрывался мелкой крапиной начинающегося ливня.

Ему было лет сорок. Седоватый, с редкими волосами, худой, лицо землистое. Сидел он, странно нахохлившись: плечи сведены, ноги в пыльных ботинках расставлены, руки крест-накрест обнимают живот. Задумчиво, как показалось Медному, смотрел в землю.

Медный осторожно присел рядом.

– Простите, вам чем-нибудь помочь?

Человек повернул голову. Посмотрел на него глазом – блестящим, вороньим, живым.

– Помочь? – эхом отозвался он. – Это вряд ли, любезный…

– Ну, почему? – не сдавался его собеседник. – У нас есть такое абсолютное средство – разморОЧКИ.

Человек ничего не ответил. Он оглядел панораму левого берега, а потом как-то странно тяжело разлепил тонкие губы и оборонил:

– А ваши разморочки рак лечат?

Медный открыл рот и замолчал. Такого поворота он не ожидал.

И в это время ливень полыхнул, словно костер, в который плеснули ведерком бензина. Мощный раскат грома и белый штрих молнии, прорезавшей небо, прорвал невидимый дождевой мешок, и струи обрушились вниз густо, как из лейки. Девчонки завизжали и бросились под спасительную сень деревьев, туда, где парк набережной, отступая от парапета, сплетался в лабиринт аллеек и недостроенных каменных стен-загородок, которые, по замыслу благоустроителей, должны были что-то обозначать и скрывать, но так и остались бесполезными бастионами. Тополя тут плели в небе свои кроны, не боясь быть обрезанными, как на центральных улицах. Капли лупили по ним, словно осколки мин по бетону укрытий.

Только через минуту Медный, отряхивая с головы воду, сообразил, что странный человек остался там, на скамейке. Под ливнем.

– Девчонки, может, ему плохо?

– А что у него? – деловито спросила Камилла.

– Рак…

– Рак?! Что же ты сразу не сказал?

А на набережной творилось светопреставление. Меж небом и землей стала сплошная водяная стена. Казалось, река вдруг решила течь вертикально, поднявшись выше крыш самых высоких зданий. По тротуару летели, обгоняя друг друга, потоки и несли с собой белые косяки окурков. Гром поддавал жару невидимо. Очертания моста стерлись в серой пелене, ажурность их потерялась…

Камилла решительно избавилась от босоножек, встав босыми ногами на сырую землю под тополями.

– Побежали! У него приступ, может быть!

Олеся замешкалась, а Медный с Камиллой рванули к человеку и подхватили его под руки. Уже поднимая это тяжелое тело, Медный понял: без сознания.

– Камилла! Руки на плечо! – хрипло крикнул он.

Поскальзываясь на быстро раскисшей земле и ощущая, как долбит по их головам и плесам тяжелый, злой дождь – со всей своей осенней силой, они потащили этого мужика к тополям. Там уже вспугнутой птицей металась Олеся.

– Что с ним, что?

Его оставалось лишь уложить на землю. Пиджак из серого стал черным. Впрочем, и красное платье Камиллы, уже избавившейся от халата, тоже стало винно-багровым, мокрым насквозь. Медный судорожно вырвал из кармана джинсовой куртки мобильный в чехле, моля Бога, чтобы сырость не успела добраться к электронному сердцу этого аппарата.

– Алло! «Скорая»? Да… у нас тут человек… да черт его знает, без сознания!

Олеся склонилась над лежащим. Он дернулся судорожно и клокочуще захрипел. На мокрые губы поползла пенистая слюна розоватого цвета.