Впрочем, может быть, все-таки стоит бросить беглый взгляд на конец баллады. Уж слишком вплотную следили мы за отношениями предупредительного Деларю и «нечестивого убийцы». Слишком мы, если можно так выразиться, — проосязали их, до момента «чашки чаю» хотя бы, но и это много. Авось, кто-нибудь задумается и над концом, — а вдруг и он пророческий?
Собственно о «чашке чаю» в балладе больше не упоминается, и мы не знаем, была ли она и как именно повлияла на дальнейшее течение истории. Неизвестно даже, после нее или до нее.
Мы склоняемся к тому, что это было до чашки, и даже почти-почти исполнилось, находится, так сказать, в процессе исполнения: не стал ли уже «вид злодея едок и горьче перца?»…
Но вот, однако, заключительная катастрофа. Злодей верен себе. От Деларю получено все, что он мог дать, в полноте и даже через край. Деларю больше не нужен. А так как предварительные тыканья кинжалом имели целью лишь возбудить угодливость Деларю, а теперь цель изменилась, то злодей предпринял шаги порешительнее:
Нет, очевидно, это было после «чашки чаю»… Наверно, не во время самого визита, — злодей расчетливее. Где нам, впрочем, разбирать времена и сроки пророчеств? Будет видно потом.
Дружеский удар отравленного кинжала пронял-таки Деларю:
(и с Дуни сорвал свое, не забыл) процвел, расцвел окончательно повсюду, на самых разнообразных местах, где будто бы «был всеми чтим, весьма любим» и т. д.
Взгляните, наконец, каким прямым предупреждением заключается баллада, и даже в словах вся точность, — какую только допускает образность предсказаний:
Я не знаю, что еще можно прибавить к сказанному. Не обманываюсь: никогда слова отдельных пророков, а равно и трезвые, разумные слова отдельных личностей не исцеляли коллективного умопомешательства. Волна его продолжала катиться, вперед, неостановимо, — до какого-то своего предела. Мы этим не должны, однако, смущаться. И помешанные — люди. И среди них есть отдельные, могущие исцелиться. Для кого-нибудь, — хотя бы одного! — склонного к пророческим образам, к поэтической интуиции, я и привожу замечательную балладу Алексея Констан. Толстого, этого прекрасного русского поэта. Над ней нельзя не задуматься.
А для какого-нибудь другого помешанного, с иным складом души, знать не знающего о пророчествах, слушающего только реальность, — я с удовольствием повернусь к реальности. Укажу ему на сегодняшние («Матэн», 22 января 22) слова сегодняшнего, реального человека, — не русского поэта, а президента американской торговой палаты М. Вальтера Берри.
Такой оборот меня нисколько не затрудняет, ибо и давно умерший русский поэт, и благополучно здравствующий американский президент говорят совершенно то же самое о том же самом: о «нечестивом убийце!» и о «чашке чаю».
Вот как говорит о них американец:
«…Генуэзская конференция — осиное гнездо, ловушка, приготовленная не без Германии. Если кровавые убийцы России сядут за этот стол — я страстно желал бы, чтобы Америка отказалась от приглашения.
Ленин эволюционирует? Ленин не может эволюционировать. На нем слишком много крови (подч. в подлиннике). Человек, который расстреливал, взрывал, убивал своих соотечественников сотнями, тысячами, и обрек миллионы других на смерть от голода, который поверг свою страну в пучину еще неслыханного на земле отчаяния, — такой человек не может сказать: «Я ошибся; мои теории неверны; надо вернуться». Ему нет возврата. Он вынужден продолжать свой путь. И он будет его продолжать. Генуя? Это он только забегает вперед, чтобы дальше отскочить назад. А приглашение «советов» в Геную — уже одно приглашение — удлинит на год, по крайней мере, жизнь этого губительного режима. Советский принцип — разрушение всех правительств на земле. И приглашать такое «правительство» сесть рядом с другими цивилизованными правительствами, этим приглашением признать его — значит волка пригласить в овчарню. Это поступок совершенно непостижимый».
И однако —
говорит Ллойд Джордж, шепча своим — утешительно: ничего, я потребую гарантий. На это европейскому безумцу вот что отвечает твердый и трезвый американец: