Медальон Распутина

Глаза цесаревича снова закрылись, но это был уже сон. Лицо мальчика порозовело, он дышал ровно и спокойно, кровь остановилась.

Григорий поднялся, повернулся к императрице, тихо, заботливо проговорил:

— Теперича пускай он поспит. К утру ему куда лучше будет.

— Спасибо вам, Григорий… а как вас по батюшке?

— Ну, матушка, это уж не обязательно… но коли уж хотите — Ефимом отца моего звали.

— Спасибо, Григорий Ефимович!

Старец вышел.

Лейб-медик, проводив его взглядом, укоризненно проговорил:

— Ваше величество, разве можно допускать к цесаревичу таких подозрительных персонажей? Мы не знаем, где он был прежде, каких микробов набрался…

— Подозрительных персонажей? — гневно, но очень тихо воскликнула императрица. — Этот подозрительный персонаж, как вы его изволили назвать, только что спас моего сына!

— Ну неужели вы верите в такую мистику? Я думаю, что подействовали наконец принятые нами меры…

— А я верю в то, что вижу! А вы можете оставить меня и моего сына! Мы не нуждаемся в ваших услугах!

Пожилой плотный мужчина в черном пальто подошел к черной машине. Из нее выбралась женщина лет пятидесяти в норковом полушубке, за ней встал парень в кожаной куртке.

— Здравствуй, Валентина Васильевна! — искательным тоном проговорил мужчина в черном.

— Здравствуй, Юсуф Абдулаевич! Ну, показывай, что тут у тебя. Хвастайся.

— Ну вот, все, что положено… — Юсуф повернулся к просторной площадке, на которой тоскливо горбились качели, карусели, американские горки и прочие аттракционы. Летом на этой площадке было шумно и весело, играла музыка, гуляли родители с детьми. Сейчас, в мрачное межсезонье, здесь было удивительно уныло.

— Отстой! — лаконично отрезала женщина.

— Ну что ты такое говоришь, Валентина Васильевна? Почему сразу отстой? Все аттракционы в хорошем состоянии, недавно ремонтировали, перед сезоном только подкрасить маленько, и будет первый сорт… публика валом повалит…

— Каменный век! — отчеканила Валентина Васильевна. — Не больше ста штук…

— Побойтесь бога! Я на один ремонт больше потратил! Вы только посмотрите, какую карусель я поставил! Точная копия той, что в Париже на Гревской площади…

— Твой Париж мне не указ! — бросила женщина, но неожиданно смягчилась. — Ну, покажи эту карусель…

— Вот, пойдемте…

Мужчина провел спутницу между огромными качелями и игрушечным паровозом с нарисованными глазками, подвел к карусели, закрытой брезентовым чехлом.

— Вот, укрыли, чтобы краска не облезла… — проговорил он и махнул рукой долговязому таджику: — Эй, как тебя?! Сними чехол!

Таджик позвал двоих соотечественников, те ухватились за концы чехла и потащили на себя.

Чехол сполз, открыв ярко раскрашенную двухэтажную карусель. По кругу выстроились розовые лошади и голубые носороги, черные лебеди и расписные кареты, не превратившиеся до поры в тыквы, открытые автомобили и жизнерадостно улыбающиеся свинки, нарядные паровозики с круглыми, широко открытыми глазами и всевозможные фантастические животные…

— Доисторический материализм! — отмахнулась дама в полушубке. — Больше ста пятидесяти все равно не дам!

— А вот, посмотрите, как она выглядит в действии! — Повелитель аттракционов подскочил к пульту и передернул ручку.

Засияли многочисленные лампочки, озарив карусель рубиновым, янтарным, изумрудным праздничным светом, заиграла бравурно-щемящая музыка, и под эту музыку карусель медленно закружилась, постепенно набирая скорость.

— Ну, как оно? — горделиво воскликнул хозяин, повернувшись к Валентине Васильевне.

Однако на ее лице вместо ожидаемого детского восторга проступило брезгливое недоумение.

— А эт-то что? — проговорила она, тыча толстым, унизанным кольцами пальцем куда-то за спину Юсуфа Абдулаевича.

— Где? — Он повернулся к карусели и увидел, как из-за поворота выплывает розовый крылатый лев, а на нем…

На этом льве восседала молодая женщина в совершенно неподходящем к сезону — откровенно летнем — ярко-желтом платье, расписанном лиловыми ирисами.

Женщина эта была, безусловно, мертва. Об этом говорила ее абсолютная неподвижность и синее распухшее лицо.