Медальон Распутина

Потом мать вообще писать перестала, только с праздниками поздравляла, а он звонил изредка. Все нормально, она говорила, живем с Виталиком потихоньку.

А потом вдруг звонит: приезжай, надо поговорить, мне больше не к кому обратиться… А он тогда в отпуске был, а как вернулся — ему сообщают о той аварии ужасной. Машина, в которой мать с Виталькой ехали, с моста в реку навернулась, да под лед и ушла. Никого не спасли.

Весной только машину ту подняли, Валерий на похороны съездил. В закрытом гробу хоронили, и с тех пор выбросил из головы всю ту жизнь. А мать вспоминает, только когда они еще вдвоем жили.

Валерий включил настольную лампу и поднес фотографию к свету. Надо же, мама какая молодая… красивая… волосы пышные, платье, хоть и летнее, а сидит хорошо. Наверное, сама его сшила, она вообще хорошо шила, все соседки к ней бегали.

Какого же цвета платье-то? На черно-белом снимке не узнаешь. Вот цветы крупные, на ирисы похожи, а на каком фоне… неужели оно желтое? Не может быть…

Херувимский вышел из машины и огляделся. Все то же самое, ничего за минувший год не изменилось. Улица как улица, тут стоянка небольшая бесплатная, куда он машину с трудом втиснул, напротив дом большой девятиэтажный, ближе к углу к нему ларек маленький притулился. «Ремонт обуви» написано.

Херувимский перешел улицу и сунулся в ларек.

— Проходи, дорогой! — Смуглый мужчина с бородой оторвался от разглядывания стоптанной подошвы ботинка.

Тут лицо его изменилось, исчезла улыбка.

— А, это ты… ну заходи уж…

Вроде как знакомого узнал, но Херувимский мог бы поклясться, что в жизни его не видел. В прошлый раз, год назад, на этом самом месте сидел мужчина постарше, с головой, лысой, как колено, и блестящей, как бильярдный шар, бороды у него вообще не было. Но этот парень его сразу узнал. Впрочем, чему тут удивляться…

Он с трудом влез в ларек, едва не обрушив на пол гору поношенной обуви.

— Тебе туда! — Мужчина неопределенно мотнул головой в сторону узенькой дверцы.

— Да знаю уж! — Херувимский протиснулся в узкую щель, поскольку из-за тесноты дверца не открывалась полностью.

Ларек стоял вплотную к дому, за дверцей были стоптанные ступеньки, ведущие к железной двери подвала. Ступени были скользкие и грязные, валялись под ногами стаканчики из-под кофе и пакеты из «Макдональдса».

Херувимский тяжело вздохнул и потянул на себя железную дверь, за которой был небольшой коридор. Коридор был темный, только в конце освещался пыльной лампочкой в проволочной сетке. Лампочка была слабая и все время мигала, честно предупреждая о том, что жить ей осталось совсем недолго.

Херувимский прошел до конца коридора и остановился под лампочкой. Со стороны казалось, что это тупик, что нет в стене ни окна, ни двери, и зачем тогда тут стоять? Но Херувимский знал уже, что это не так.

Он снова вздохнул и потоптался возле стены. Затем постучал три раза, потом, подождав минуту, еще три раза, на этот раз посильнее. И тогда в стенке открылось окошко. Небольшое, такое, какое бывает в кассе банка, куда граждане сначала кладут паспорт, а потом получают оттуда свои кровные деньги.

Херувимский должен был положить на поддон медальон. Там, с той стороны, медальон рассматривают, затем возвращают тем же путем, через окошко.

Так было в прошлый раз, когда он приходил сюда год назад. Теперь же ритуал прервался. Поддон задвинули обратно пустым.

Очевидно, там, за стеной, поняли, что что-то пошло не так, потому что в стене рядом с окошком открылась вдруг дверь. То есть часть стены просто бесшумно отъехала в сторону, и Херувимский понял, что надо туда войти.

Он поежился и вошел. Дверь тотчас задвинулась обратно, и он оказался в маленькой квадратной комнате, где не было никакой мебели, кроме старого стула в углу. На стуле сидел странный человек — с длинными седыми волосами до плеч, в черном бархатном костюме, который правильно было бы называть камзолом. Впрочем, Херувимский не разбирался в истории одежды.

— Иди сюда, — сказал человек шелестящим полушепотом, однако Херувимскому показалось, что на него рявкнули басом.

Он встал, руки по швам, едва не ответив «Есть идти сюда!».

Но вовремя опомнился и шагнул к человеку в черном.

При ближайшем рассмотрении одежда его оказалась вовсе не старинным камзолом, а обычным пиджаком, только сшитым из черного бархата.

— Где медальон? — спросил человек и поднял глаза на Херувимского.

Глаза были совершенно белые, зрачков не видно, и Херувимский понял, что он слепой.

— Я жду ответа! — напомнил слепой.

— У меня его нет… — забормотал Херувимский.

— Что значит — нет?

— Его… его украли.

— Что-о? Ты что — показывал его посторонним? А может быть, ты хотел его продать и показывал этим жуликам-антикварам? А может быть, ты носил его в музей?

— Но, послушайте, я не виноват! — забормотал Херувимский. — Я ничего этого не делал, медальон лежал в тайнике, никто про него не знал, ни одна живая душа.

— Кто в таком случае его украл?

— Жена… она… наверняка это она его взяла, а потом ее убили. И медальон пропал.