Меделень

— А вот как приедем домой, так и приготовит дедушка огурцы так, как только он и умеет.

— Дед Георге, давай купим гороху в корчме… Сто лет не ела! В кафе гороху не бывает! Слышишь, дед Георге?

— Слышу!

— Купим?

— Купим, как не купить!

— И съедим.

— Были бы у меня зубы, я бы тоже ел, мышка!

— Как, дед Георге? Ты не будешь есть горох? Тогда сварим его.

Ржание коня возвестило о приближении дрожек; лошади, запряженные в коляску, воинственно заржали в ответ. Ольгуца обернулась назад, посмотрела, нахмурилась и опустила руку на кнут.

— Дед Георге! Помоги! Они нас догоняют!

Крепко любил дед Георге своих лошадей, — и тех, что были впряжены в коляску, и тех, что в дрожки. И все же пустил их во весь опор, как в былые времена, когда господа не знали удержу ни в ярости, ни в веселье и когда возницы, потрясая кнутами, въезжали на кореннике в ворота дома, дабы возрадовалось сердце господ от восторженных вскриков дам. Дед Георге еще помнил те времена, и Ольгуца знала о них по его рассказам.

— Хии-хии!.. — гикнула Ольгуца.

Дед Георге только усмехнулся; зашипел змеей кнут; кони перешли в рысь, встряхивая тяжелыми гривами и размахивая длинными хвостами… И восемь копыт начали выбивать барабанную дробь.

— Обернись назад, Моника! — кричала Ольгуца во все горло, не помня себя от восторга.

Моника встала на колени и выглянула из-за опущенного верха коляски.

— Догоняют?

— Пожалуй… — последовал уклончивый ответ.

— Догоняют?

— Пожалуй, да, — с опаской отвечала Моника.

— Догоняют? — гаркнула Ольгуца, выхватывая кнут из рук деда Георге.

— Да-да! — испуганно сказала Моника.

Длинные и изящные, как стрекоза, дрожки оказались рядом с коляской, готовясь обогнать ее.

— Скорее, дети! Поторапливайтесь: я очень проголодался! И хочу пить! — крикнул на полном ходу господин Деляну.

Дэнуц, сияя от счастья, краем глаза косился в сторону коляски. Так он демонстрировал Ольгуце свое презрение, предвидя ее неминуемое поражение.

«Хорошо быть мужчиной!» — подумал Дэнуц, с наслаждением вдыхая запах табака, который исходил от одежды его отца, от рук и дыхания Иона за его спиной.

— Дед Георге, остановись! — шепотом попросила Ольгуца.

— Эх-эх, ребята! Э-эх!

Дрожки летели вперед, будто сани на колесах.

— Да, да! Мчитесь, если вам угодно! А нам коней жалко, — крикнула им вслед Ольгуца, словно бросая в них камень.

Лошади остановились, тяжело дыша; их дыхание еще бежало вперед, они волновались, стоя на месте.

Все сидевшие в коляске поднялись, глядя вслед удаляющимся дрожкам. Ольгуца вертела в руках кнут и размышляла… Прозрачные призраки засухи маячили вдали. И вдруг их окутал аромат донника и запах скошенного сена, словно доброта и печаль небесных ангелов.

— Я больше не могу! Умираю от жажды! — шумно вздохнула Ольгуца, бросая в коляску огромную охапку донника.

— Сейчас поедем, — успокаивала дочь госпожа Деляну, вытирая платком ее пылающие влажные щеки.

— Посмотрите, tante Алис! — сказала Моника, неся в руках зеленый букет, сверкающий желтыми искорками, а на щеках — яркие краски полей, собранные ею вместе с донником и воткнутыми в золото волос синими васильками.

Огибая коляску сзади, чтобы сесть с левой стороны, Моника внезапно остановилась, словно ей в голову вдруг пришла неприятная мысль… Черное платье, неподвижно стоящая коляска! В ее представлении все коляски двигались в сторону кладбища; все неподвижно стоящие коляски ожидали отправления похоронной процессии.

— Tante Алис! А у коляски нет номера!

— Конечно, нет! У домашних колясок не бывает номера.

— У тебя нет номера! — шепнула Моника, обращаясь к коляске, и радостно похлопала по ней рукой.

С помощью Моники госпожа Деляну положила в опущенный верх коляски букеты донника, бережно расправив веточки… Лошади тронулись… Долго еще верные пчелы летели следом за донником… Ароматные звездочки сверкали на солнце, роняя лепестки на головы сидевших в коляске людей.

— Tante Алис!

— Что, Моника?

— Нам еще далеко до дому?

— Сейчас приедем!

— Ой!

— Ты этому не рада?

— Не-ет, tante Алис!

Конечно, она была рада! Но все же… ей бы хотелось никогда не выходить из коляски, у которой не было номера и в которой лежали букеты донника: из коляски летних каникул.

— Дед Георге, ты слышишь что-нибудь? — спросила Ольгуца, глядя в небо и держа ладонь козырьком над глазами.

— Лают собаки!

— Ну да! Собаки! Сверху, дед Георге!

— Ах ты, Господи! Змей барчука.

— Ага! — пробурчала Ольгуца.

— Ничего, дедушка тебе еще лучше сделает!

— Мне не надо!

Лошади замедлили свой ход и, натянув поводья, рысью въехали в ворота под жужжание змея, которого охранял дуб и маленький матрос. Да что матрос! Адмирал, у которого на устах играла улыбка того, кто принял шпагу у побежденного Наполеона.

Белая россыпь домиков во дворе с господским домом в середине, хозяином всех домов, в глазах Моники была похожа на светлый монастырь без церковных глав и монахов.

Лошади, фыркая, остановились у крыльца… Шелестела зеленая виноградная лоза на балконе, нежно раскрыли свои лепестки разноцветные ипомеи.

— Я проголодалась! — яростно крикнула Ольгуца. — Ты где, матушка Мария?