Медичи

— Будьте тверды и горды, — сказала графиня, целуя ее в лоб. — Ручаюсь, что эти чудные глаза скоро опять заблестят, и эти губки будут опять счастливо улыбаться. Если один цветок отпадет на заре жизни, на месте его появятся другие и…

— А может быть, и этот цветок не потерян, — прервал Джироламо. — Я думаю, что маркиз может еще достигнуть соглашения и примирения.

— Я этого не думаю и не желаю, — сказала графиня, гордо закидывая голову. — Упрямые флорентийцы и лицемерные, надменные Медичи никогда не будут искренне, без задней мысли поддерживать наши планы или спокойно видеть их осуществление, и все, что они, может быть, скажут теперь для устранения грозы, будет только лукавством и лицемерием.

Джироламо замолчал.

Графиня проводила дам в их комнаты. Обе извинились, прося позволения не выходить вечером из-за усталости и тревог этого дня. Джованна ушла к себе, чтобы хоть выплакать свое горе в одиночестве, так как она и у матери не встретила полного понимания своего чувства.

Джироламо еще раз объехал город в сопровождении маркиза, усилил караулы у ворот и велел приготовить к обороне все законченные укрепления. Можно было предполагать, что возбужденный народ Флоренции совершит нападение, если появится подозрение в участии Джироламо в заговоре против Медичи. Когда граф поздно вечером сидел за ужином с графиней и маркизом, все стараясь побудить его к посредничеству, один за другим приходили гонцы от приверженцев дома Пацци, благополучно бежавших из города и искавших убежища в Имоле. Они принесли известие об ужасной смерти архиепископа, об аресте кардинала и о кровавой расправе народа со всеми, заподозренными в заговоре.

— Они повесили архиепископа и дерзнули арестовать моего племянника, кардинала, — с негодованием вскричал Джироламо и еще более возмутился, узнав об аресте Монтесекко.

— Арестовать начальника моего войска — это оскорбление, а папа будет несказанно разгневан, что они посмели коснуться служителя церкви.

— И ты все-таки допускаешь возможность соглашения? — с горькой усмешкой спросила графиня. — Нет, такая дерзость не может остаться безнаказанной, и Сикст не может простить такое вторжение в его священные права. Война неминуема. Мы должны готовиться и искать союзников, главным образом там, где Лоренцо рассчитывает иметь друзей. Я поеду завтра в Милан, где герцогиня Бона хотя и состоит регентшей при малолетнем сыне, но всем управляет дядя Людовика. Он не пойдет, не может идти против нас. Я знаю, что он, несмотря на союз с Венецией и Флоренцией, ненавидит Лоренцо и мечтает о восстановлении независимого ломбардского государства. Я уверена, что мне удастся перетянуть его на нашу сторону или хотя бы помешать ему идти против нас.

— Графиня права, — горячо отозвался маркиз, — я тоже считаю примирение невозможным, а если бы оно и состоялось, то было бы непрочным и дало бы Лоренцо только время вооружиться и приготовиться.

— Может быть, — угрюмо заметил Джироламо. — Если бы я был уверен в победе, я, не задумываясь ни на минуту, свергнул бы Лоренцо и покорил эту упрямую Флоренцию, но, — он вопросительно взглянул на жену, — святой отец, к несчастью, пожилой человек, его жизни тоже есть предел, а у меня мало друзей среди кардиналов. Все Борджиа мне крайне враждебны, и трудно надеяться, что будущий папа благосклонно отнесется ко мне и моим планам.

— Потому-то эти планы должны быть выполнены, пока мы пользуемся поддержкой святого отца. Герцогство Романское должно быть прочным теперь, при содействии папы, чтобы потом никто не мог отнять его у нас.

— Пожалуй, ты права, — сказал Джироламо, почтительно целуя руку жены и с восторгом глядя на ее чудное лицо. — Видите, благородный друг Маляспини, моя жена готова взяться за оружие, тогда как я с трудом решаюсь вынуть его из ножен.

— Нет, — с улыбкой возразила графиня, — оружие я предоставляю мужчинам, но ум и непреклонная воля так же важны, как острый меч. Я поеду завтра в Милан и заручусь поддержкой друга или хоть лишу ненавистного Лоренцо и его флорентийцев сильного союзника. Если Милан отстранится, Венеция тем более не захочет быть во враждебных отношениях с папским престолом, и нам удастся, в конце концов, свергнуть этих Медичи, которые мнят себя выше всех князей Италии.

На другой день графиня уже на заре, собралась в путь, послав еще ночью гонца в Милан предупредить о ее приезде. Когда Джироламо, проводивший с Маляспини ее до ворот, возвращался в город, он опять заговорил о возможности примирения и снова старался склонить маркиза к посредничеству. Маляспини колебался, он дружил с Медичи, когда они были на высоте величия, но тем не менее питал надменную ненависть родовитого дворянина к выскочкам и с радостью приветствовал бы падение Флорентийской республики. Видя тревожные сомнения Джироламо, он сам стал колебаться и, придя к жене, заговорил о возможности вернуться во Флоренцию, так как у него, пожалуй, все-таки оставались еще возможности как-то уладить недоразумение.