Медноголовый

Он едва стоял, согнувшись от боли, затем титаническим усилием воли выпрямился, показывая своим убийцам, что сильнее их. Выпрямился не сразу, но выпрямился, озарённый светом солнца:

— Господи, благослови Соеди…

— Ну? — с угрозой гаркнул палачу комендант.

Бородач во второй раз вышиб ногой болт, люк второй раз пал вниз, увлекая за собой Вебстера. Тело подскочило на верёвке, хрустнули позвонки, и Вебстер умер. Свёрнутая набок голова невидяще смотрела на качающуюся рядом крышку люка. Язык вывалился из губ, с правого ботинка закапало. Выбившаяся из щелей помоста от рывка пыль медленно оседала обратно.

— Снимайте! — приказал комендант.

Зрители большей частью отвернулись. Врач нырнул под эшафот и констатировал смерть шпиона. Старбак, гадая, на кой чёрт его везли через весь город для присутствия на казни, повернулся лицом к поднимающемуся светилу. Давненько он не видел открытого неба. Воздух был чист и свеж. Где-то в лагере прокукарекал петух. За спиной же стучали молотки, — это солдаты заколачивали домовину.

Костлявая кожистая рука легла на плечо Старбака:

— Пойдёмте-ка со мной, молодой человек.

Тот самый старик с серебряной тростью. Он подвёл Натаниэля к своему экипажу, жестом пригласил внутрь.

— Аппетит нагуляли, пора позавтракать. — жизнерадостно сказал старец.

В нескольких метрах от виселицы зияла свежевырытая могила. Коляска прокатилась мимо неё, миновала плац-парад и, влекомая четвёркой лошадей, направилась к городу. Старик, сложив руки на трости, всю дорогу улыбался. Его день начался неплохо.

Принадлежащая старику усадьба Хайд-хаус занимала треугольный участок там, где Брук-авеню косо пересекала несколько других ричмондских улиц. По периметру участка шла кирпичная ограда, отделанная поверху белым ноздреватым камнем. Дорога от увенчанных пиками решетчатых ворот вела к окружённому цветущими деревьями трёхэтажному особняку, некогда роскошному, с верандами, идущими по каждому этажу и крытым подъездом для экипажей. Дождя не было, но в воздухе ощущалась сырость. Обвившие перила веранд ползучие растения бессильно свесили листья. Краска перил облупилась, кое-где не хватало балясин, а ступеньки крыльца, по которому Старбак поднялся вслед за седым, подгнили и заплесневели. Едва старик приблизился к высокой входной двери, она предупредительно распахнулась.

— Это капитан Старбак. — сообщил старец хорошенькой девушке, открывшей дверь, — Покажи ему его комнату. Ванна наполнена?

— Да, масса.

Седой достал часы:

— Завтрак через сорок пять минут. Марта отведёт вас, капитан.

— Сэр? — позвала Натаниэля Марта, поманив за собой к лестнице.

Старбак, за время поездки не перемолвившийся со стариком ни единым словом, вдруг растерялся перед лицом всей этой пышной, хотя и обветшалой роскоши старого поместья.

— Э-э, сэр? — окликнул он старика.

— Через сорок пять минут! — недовольно повторил седой, скрываясь за ближайшей дверью.

— Сэр? — опять позвала Марта, и Старбак сдался.

Девушка препроводила его наверх, в просторную спальню. Много лет назад комната поражала роскошью, но с той поры дорогие обои вздулись и покрылись пятнами сырости, ковёр на полу побила моль. Поверх гобеленового вытертого покрывала на кровати была аккуратно, словно детали дорогого костюма, разложена форма Старбака. Мундир был отглажен; пряжка ремня отдраена; ботинки, стоящие на колодках внизу, начищены. Даже шинель Оливера Венделла Холмса была здесь. Рабыня открыла дверь в небольшую уборную, где паровала толстобокая ванна.

— Хотите, чтобы я осталась, масса? — смиренно осведомилась Марта.

— Нет, не надо.

Старбак не мог поверить в то, что это происходит с ним на самом деле. Войдя в уборную, он опустил ладонь в воду. Горячая. На плетёном кресле лежала стопка белых полотенец, а на умывальнике виднелись мыло, бритва и помазок.

— Если вы оставите вещи, что на вас, за дверью… — несмело начала Марта.

— Вы их сожжёте? — предположил Старбак.

— Я зайду за вами через сорок минут, масса. — сказала она и, присев в реверансе, вышла.

Через час Старбак был вымыт, выбрит, облачён в мундир и сыт. На завтрак им с хозяином дома подали яйца, белый хлеб, ветчину и настоящий кофе под мягкие ароматные сигары (боясь, что желудок взбунтуется, Старбак заставил себя есть мало и медленно). Застольных бесед седовласый, очевидно, не любил и во время завтрака молчал, разве что в начале ядовито высмеял передовицы в утренних газетах. Странный человек, думал Старбак, украдкой разглядывая хозяина. Не добряк, — прислуживавшие за звтраком две юные рабыни относились к нему с трепетом. Кожа у девушек была светлая, да и красотой их Бог не обделил. Впрочем, Натаниэлю после тюрьмы любая женщина показалась бы неотразимой. Старик, заметив интерес гостя к рабыням, сказал: