Медноголовый

МакКлеллан находился в постели, ещё с вечера великодушно дозволив пушкарям начинать без него. Адъютант разбудил генерала спустя два часа после восхода солнца:

— Сэр, у нас рапорт с шара.

— Ну? — неприветливо буркнул генерал, продирая глаза.

— Враг бежал, сэр.

МакКлеллан, хмурясь, бросил взгляд на прикроватный столик, где стояли часы, сел, открыл ставню окна. Щурясь от хлынувшего в комнату света, повернулся к адъютанту:

— Что-что?

— Вражеские укрепления, сэр, пусты.

Адъютант, Луи-Филипп-Альбер Орлеанский, граф Парижский, прибывший в духе Лафайета помочь Америке обрести единство, на секунду усомнился в чистоте своего произношения.

— Мятежники отступили, сэр. — сказал он медленно, тщательно выговаривая каждое английское слово, — Укрепления пусты.

Луи-Филипп-Альбер Орлеанский, граф Парижский. Пиар-войну в Европе Север выиграл ещё до начала военных действий: в армию федералов приехало записываться огромное число добровольцев из Старого Света, причём, как аристократов, вроде Луи-Филиппа и его брата, так и представителей противоположного лагеря — ветеранов европейских революций середины XIX века.

— Кто сказал? — гневно рявкнул МакКлеллан.

— Генерал Хейнцельман и профессор Лоуи, сэр. С воздушного шара.

— Они бредят. Бредят! — раскипятился генерал.

Что за глупости? С какой стати мятежникам отступать? Этой ночью они палили из своих пушек; вспышки прорезали мглу, как молнии; взрывы гремели над подтопленными лугами… Генерал зло захлопнул ставню и жестом выдворил аристократа-адъютанта за дверь. Внизу стучал аппарат, принимая новые донесения от воздушных наблюдателей, но МакКлеллан ничего не желал слушать. Он желал спать.

— Разбудите меня в восемь, — приказал генерал Луи-Филиппу, — Пусть наша артиллерия начинает.

— Да, сэр. Конечно, сэр. — пятясь, адъютант выскочил из генеральской спальни и лишь тогда позволил себе подивиться тупости начальника.

Артиллеристы ждали. Позади них, за деревьями, на привязи болтался высоко в небе воздушный шар. Солнце скрылось за тучами, и по прорезиненной оболочке застучали капли дождя. Десяток иностранных атташе и столько же корреспондентов собрались на крупнейшей из батарей федералов, но приказ открыть огонь всё не поступал.

Вместо этого в сторону укреплений южан робко выдвинулся кавалерийский разъезд. Выдвинулся россыпью на случай, если враги никуда не делись и жахнут шрапнелью или картечью. Каждые десять шагов разъезд останавливался, и офицер оглядывал оборону врага в подзорную траву, пока лошади жадно щипали сочную зелёную траву, выросшую без помех на полоске земли между двумя армиями.

Разъезд приблизился к линии укреплений, и стали видны часовые, бдительно стерегущие редуты. Стерегущие даже после попадания в их тела пуль, выпущенных кавалеристами разъезда. Стойкость часовых объяснялась просто: тела их были сделаны не из плоти и крови, а из соломы. Ночью генерал Джонстон отвёл бойцов Магрудера к Ричмонду. Войска ушли тихо, бросив орудия, палатки, кострища и всё, что нельзя унести на себе.

Генерал МакКлеллан, в конце концов, поверивший в произошедшее, приказал преследовать противника, но к преследованию его войска готовы не были. Лошади конницы паслись распряжёнными, кавалеристы дрыхли в палатках или играли в карты. Воевать сегодня всерьёз готовились только артиллеристы, но их цели растворились в ночи.

Дождь усилился, когда северное воинство, наконец, собралось с силами и заняло брошенные позиции южан. Кавалерия оседлала коней, но, не получив подтверждения приказу о погоне, с места так и не сдвинулась. МакКлеллан тем временем составлял депешу в Вашингтон. Йорктаун, рапортовал генерал, пал, едва лишь северное войско поиграло мышцами. Однако, предупреждал МакКлеллан, сто тысяч мятежников при пятистах пушках отступили, по всей вероятности, к Ричмонду, битва за который унесёт немало жизней. К счастью, как писал генерал, сегодня Господь улыбнулся Северу, даровав бескровную победу.

Солдаты Магрудера преспокойно маршировали на запад, а генерал-майор МакКлеллан за поздним завтраком торжественно оповестил адъютантов:

— Мы одержали победу, джентльмены. Возблагодарим за это Всевышнего.

На веранде прогнившего от сырости дома д’Эмон дал Старбаку последние наставления. Дождевая вода с шумом протекала сквозь дыры в прохудившихся водосточных трубах, каскадом лилась с крыши подъезда для экипажей, просачивалась сквозь густую листву деревьев, собиралась в луже на песчаной дорожке, где мокла древняя коляска д’Эмона. Блестела в свете фонарей веранды позолота на втулках колёс.