Медный всадник

Кирилл был рад, что реплика насчет актера прошла незамеченной – эта профессия отнюдь не считалась почтенной в здешнем обществе. Но насчет реплики беспокоиться не стоило – произнесена она была на русском языке, которого здесь никто не понимал.

Он вспомнил, кто он и почему находится здесь. На площади какой-то малый пытался затеять с ним драку, Марков уже не первый раз возбуждал нездоровый интерес у всякого отребья – его задумчивый вид вводил их в заблуждение, заставляя думать, что перед ними книжный червь, не способный постоять за себя.

Вокруг поднимались колонны, дневной свет, проникая сквозь узкие высокие окна, рассеивался в сумраке зала суда. Маркову нестерпимо захотелось на простор. «Заседание не должно долго продлиться», – подумал он. Скоро явится его защитник с письмом от Невского или самого светлейшего графа Ддейла, и все решится миром. Будет приятно взглянуть в лицо судье, когда тот увидит графскую печать. Невский не оставит его в беде. Однако ожидаемый посланник все не появлялся.

«Впрочем, – подумал Кирилл со смехом, – можете убить меня – я все равно вернусь. Вот только умирать неприятно». Его смех гулко прозвучал под сводами и судья растерянно замолчал.

Неизвестно, какой была бы его реакция, но в следующее мгновение откуда-то из-за колонн появился прислужник, за которым следовал человек в дорожном плаще. Лицо его было Маркову незнакомо, но он понял, что этот человек привез его освобождение.

Судейские степенно расходились, словно в этом внезапном прекращении дела не было ничего необычного. Скорее всего, именно так оно и было. Городская площадь была малолюдна. Города в ту пору были маленькими, и чужак чувствовал себя в них неуютно.

Кирилл вернулся в Петербург две тысячи третьего года. Актера с мечом уже не было рядом. Зато на горизонте появился Акентьев, не в царском облачении, но в солидном окружении лакеев и репортеров. Александр, казалось, стал совсем другим, и прежняя кличка уже не клеилась к нему, словно принадлежала человеку, с которым нынешний не имел ничего общего, кроме имени и черт лица. Впрочем, и лицо Акентьева как-то неуловимо изменилось. Это было лицо бога, вышедшее из-под резца искусного скульптора, чуждое человеческим страстям. Неудивительно, что Александр Акентьев пользовался любовью избирателей. Народ обычно голосует сердцем, а мужественное лицо, вкупе с отсутствием вредных привычек (народное сердце безжалостно к власти) – это уже залог победы.

И хотелось уйти, и уйти было нельзя. Некуда уйти. «Поневоле станешь фаталистом», – подумал Марков.

– Твой старый знакомый в огне не горит и в воде не тонет! – заметила Джейн, принесшая для него бокал шампанского. – И это хорошо. Что бы там ни было между вами раньше, ты должен его простить. После такого-то подарка!

Подарком вернувшемуся Кириллу Маркову стало новое здание театра. Кирилл искренне недоумевал – как это Переплету удается распоряжаться бюджетными средствами с такой легкостью, словно это его собственный карман.

– После стольких лет ты имеешь на это полное право! – сказала Джейн.

– Дело не в том, имею или нет. Просто Переплет ничего не делает просто так, – объяснил Марков. – Мне трудно поверить, что за этим подарком ничего не стоит.

Быстрота, с которой Переплет сделал карьеру, Маркова не слишком удивила. Во-первых, Кирилл уже давно разучился удивляться, во-вторых, он слишком хорошо знал Акентьева, чтобы думать, будто тот удовольствуется местом в переплетной мастерской, где они как-то встретились пятнадцать лет тому назад.

Оставалось только поздравить его. Что и было сделано.

– Благодарю, – Александр наклонил голову, в его глазах мелькнула усмешка. Вот усмешка эта была знакома. – Ты тоже многого добился!

Альбина выглядела великолепно. Просто идеально выглядела Альбина Вихорева. Марков не мог не обратить внимания на разительные перемены, произошедшие с ней со времени их последней встречи. В какой-то момент ему показалось, что перед ним совершенно другой человек, подумал, сколько ей пришлось пережить, однако ни тени этих переживаний не осталось на этом лице.

Мелькнула мысль о каких-то чудодейственных молодильных яблоках. При этом нельзя было не заметить отчуждения, которое сквозило в ее речи, даже самой дружелюбной. Было в этом что-то дьявольски надменное, аристократическое. Не счастливой она выглядела, но спокойной и довольной… «Что ж, – подумал Марков – на свете счастья нет, а есть покой и воля!»

Альбина владела собственным ателье. Кое-что из ее продукции можно было видеть здесь, на празд-нике города. Огромные шляпы, увенчанные макетами Петропавловской крепости и Исаакия, абстрактные туалеты, которые наверняка бы понравились Сальвадору Дали. Все это балансировало на грани китча, но, может быть, именно поэтому пользовалось огромной популярностью.

За четой Акентьевых тенью следовала Ангелина. Секретарша была одета в белый деловой костюм, безупречно сидевший на ней и резко контрастировавший с ее темной кожей. В ее улыбке мелькнуло что-то похожее на похотливую гримаску Маргарет. Марков смутился, словно ему напомнили о чем-то непристойном.