Медовый месяц в Париже

Она нажимает на кнопку лифта, уже точно зная, куда пойдет. Дэвид следует за ней. Они идут через залы импрессионистов на последнем этаже, осторожно обходя глазеющих посетителей. Очередная группа школьников сидит перед картиной «Завтрак на траве», и все тот же артистичный музейный смотритель посвящает их в подробности скандала с обнаженными женщинами. Она думает об иронии судьбы, по чьей прихоти она идет рядом со своим мужем, который был так нужен ей утром, именно теперь, когда уже все потеряно. И вот они останавливаются перед небольшой картиной.

Лив смотрит на полотно, Дэвид подходит поближе.

– «Жена в плохом настроении», – читает он. – Эдуард Лефевр.

Дэвид внимательно смотрит на полотно, затем поворачивается к Лив, ожидая объяснений.

– Итак… Я увидела картину сегодня утром… эту несчастную, нелюбимую жену. И меня словно стукнуло. Я не хочу уподобляться этой несчастной женщине. У меня внезапно возникло предчувствие, что вся наша семейная жизнь станет именно такой: я буду жадно искать твоего внимания, а ты не сможешь мне его дать. Что меня пугает до потери пульса.

– Наш брак никогда не будет таким.

– Не желаю чувствовать себя женой, которой пренебрегают даже в медовый месяц.

– Лив, я вовсе не пренебрегаю тобой…

– Но ты заставляешь меня чувствовать себя маленькой и незначительной, причем именно тогда, когда я вполне резонно ожидала, что ты будешь наслаждаться моим обществом и тебе никто, кроме меня, не будет нужен. – Ее голос наполняется страстью. – Я хотела походить по маленьким парижским барам, присесть за столик, выпить вина, подержать тебя за руку. Я хотела слушать твои рассказы о том, кем ты был до нашего знакомства и чего ты ждал от жизни. Хотела рассказать тебе обо всем, что запланировала для нас обоих. Хотела до умопомрачения заниматься сексом. И совсем не хотела в одиночестве ходить по музеям и пить кофе с незнакомыми мужчинами, чтобы убить время. – Она чувствует злорадное удовольствие от его удивленного взгляда исподтишка. – И когда я увидела эту картину, мне все стало ясно. Это я, Дэвид. Та, какой я стану. И очень скоро. Поскольку даже сейчас ты не можешь понять, что уж такого плохого в том, чтобы потратить два-три дня из нашего пятидневного медового месяца, втюхивая свой проект парочке богатых бизнесменов. – Она судорожно сглатывает. У нее дрожит голос. – Прости. Я… я не хочу становиться такой женщиной. Такой была моя мама, и это меня до смерти страшит. – Она украдкой вытирает глаза, стараясь избежать любопытных взглядов посетителей.

Дэвид смотрит на картину. И несколько минут не говорит ни слова. Затем поворачивается к ней. Лицо у него опрокинутое.

– Ладно, я понял. – Он растерянно ерошит волосы. – И ты права. Насчет всего. Я невероятно тупой. И эгоистичный. Прости. – Он умолкает, поскольку перед картиной остановилась какая-то немецкая пара. Дождавшись, когда они уйдут, Дэвид продолжает: – Но… ты заблуждаешься насчет картины. – (Она удивленно смотрит на него.) – Этой женщиной вовсе не пренебрегают. Судя по задумке художника, их любовь отнюдь не умерла. – Он подходит поближе и берет ее под руку. – Лив, посмотри, как он ее изобразил. Он не хочет, чтобы она сердилась. Он по-прежнему смотрит только на нее. Погляди, какие деликатные мазки, как светится ее кожа. Он ее обожает. Он не желает, чтобы она сердилась. Он не может отвести от жены глаз, даже когда она злится на него. – Дэвид делает паузу перевести дух. – Он там, и он не собирается уходить, несмотря на ее дурное настроение.

У Лив на ресницах дрожат слезы.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я не верю, что эта картина должна означать конец нашей семейной жизни. – Он берет жену за руку, их пальцы переплетаются. – Потому что я вижу все в совершенно другом ракурсе. Да, что-то пошло не так. Да, эта женщина сейчас очень несчастна. Но, Лив, когда я смотрю на картину, то чувствую, что она буквально дышит любовью.

Глава 6

1912 год

Когда вскоре после полуночи я принялась бродить по улицам Латинского квартала, неожиданно пошел противный мелкий дождик. Моя фетровая шляпа насквозь промокла, холодные капли стекали за воротник, но я была настолько поглощена горестными мыслями, что не чувствовала холода.

В глубине души я понимала, что, наверное, стоило подождать Эдуарда дома, но мне было не усидеть на одном месте, тем более в обществе всех этих женщин на картинах, служивших молчаливым свидетельством потенциальной неверности моего мужа. Более того, я не могла забыть печальных глаз Эдуарда, с застывшей в них немой болью, у меня в ушах стоял его звеневший от ярости голос. Кто эта хмурая обличительница? Он больше не видел во мне своего идеала, но кто его за это осудит? Он наконец разглядел мою подлинную сущность, ведь, положа руку на сердце, я была всего-навсего простой, провинциальной, серенькой продавщицей. Он попал в брачную ловушку исключительно из‑за ревности и теперь наверняка горько сожалел о поспешности, с которой совершил столь необдуманный шаг.