Медовый месяц в улье

– У меня сейчас барабанные перепонки лопнут! – почти сердито прокричал он. – Из мотива не слепишь обвинения. Но если ты знаешь Как, то Зачем довершает дело.

– Ну хорошо. – Надо биться на его поле. – Как? Против нее ты обвинения не придумал.

– Нет необходимости. С ее “Как” и ребенок бы справился. У нее есть ключ от дома и нет алиби после половины восьмого. Убийство кур не может быть алиби для убийства человека.

– Но как она разбила ему череп? Она хрупкая, а он был крепким мужчиной. У меня бы не вышло размозжить твою голову, а ведь мы почти одного роста.

– Только у тебя бы и вышло. Ты моя жена. Ты можешь поймать меня врасплох – как и любящая племянница дядюшку. Представить не могу, чтобы Ноукс позволил Крачли или Селлону подкрасться к нему сзади. Другое дело – женщина, которую он знает и которой доверяет.

Он сел за стол к ней спиной и взял вилку.

– Смотри! Вот я сижу, пишу письмо или разбираю счета… Ты суетишься где-нибудь поодаль… Я не за мечтаю, я к этому привык. Ты тихонько берешь кочергу. Не бойся, ты ведь знаешь, что я тугоух. Подходи слева, не забывай, что моя голова немного наклонена в сторону ручки… Теперь два быстрых шага, резкий удар по черепу – не слишком сильный, – и ты чрезвычайно богатая вдова.

Гарриет поспешно опустила кочергу.

– Племянница. Вдова – отвратительное слово, словно выдра. Давай остановимся на племяннице.

– Я валюсь, стул из-под меня выскальзывает, я ушибаюсь об стол правой стороной. Ты стираешь с кочерги отпечатки пальцев…

– Да – и потом просто открываю дверь своим ключом, выхожу и запираю за собой, только и всего. А ты, надо думать, приходишь в чувство, аккуратно убираешь то, что писал…

– И убираю себя в погреб. Вот именно.

– Ты, наверное, с самого начала про это подумал?

– Да. Но мне хватило неразумия сказать себе, что мотив недостаточен. Я не мог представить, что Твиттертон пойдет на убийство ради расширения курятника. Так мне и надо за слабоумие. Мораль такова: сосредоточься на Как, а уж Зачем кто-нибудь подаст тебе на серебряном подносе. – Прочтя в ее глазах протест, он серьезно добавил: – Это сильнейший мотив, Гарриет. Последняя попытка женщины средних лет обрести любовь – и деньги, чтобы осуществить эту попытку.

– Для Крачли это тоже мотив. Может быть, она его впустила? Или одолжила ключ, не зная, для чего он ему?

– У Крачли время не сходится. Хотя, возможно, он был сообщником. Тогда у него сейчас есть чертовски веская причина бросить ее. Вообще-то это лучшее, что он может сделать, даже если только подозревает ее. – Его голос, твердый как кремень, резанул Гарриет.

– Все очень хорошо, но чем ты докажешь?

– Ничем.

– Ты же сам говорил! Нет смысла показывать, как это можно было совершить. Убить мог кто угодно – Селлон, Крачли, мисс Твиттертон, ты, я, викарий или суперинтендант Кирк. Но ты не установил, как это было сделано.

– Боже милостивый, я сам знаю! Нам нужны доказательства. Факты. Как? Как? Как? – Он вскочил на ноги и замолотил руками в воздухе. – Нам бы рассказал дом, если бы только крыша и стены могли говорить. Все люди лгут! Дайте мне немого свидетеля, он лгать не умеет!

– Дом?.. Питер, мы сами заткнули ему рот. Связали по рукам и вставили кляп. Его надо было спрашивать в ночь на среду, но сейчас это безнадежно.

– Это меня и мучает. Ненавижу валять дурака со всякими “возможно” и “вероятно”. А Кирк, похоже, не настроен глубоко копать. Он будет вне себя от радости, если отыщет более подходящего подозреваемого, чем Селлон. Тут же ухватится за мотив Крачли и Твиттертон.

– Но, Питер…

– А потом он, весьма вероятно, – продолжал он, поглощенный технической стороной вопроса, – потерпит неудачу в суде из-за нехватки доказательств. Разве что…

– Но, Питер! Ты же не скажешь Кирку про Крачли и мисс Твиттертон!

– Конечно, он должен узнать. Это же факт. Вопрос в том, поймет ли он…

– Питер, нет! Так нельзя! Бедная женщина и ее жалкий роман – об этом нельзя рассказывать полиции, это слишком жестоко. Полиции, господи ты боже мой!

Тут он впервые осознал, что говорит.

– Ох. Я боялся, что до этого дойдет, – тихо произнес он, отвернувшись к огню. – Нельзя скрывать улики, Гарриет, – сказал он через плечо. – Ты сама велела мне делать свое дело.

– Тогда мы не знали этих людей. Она сказала мне по секрету. Она… она была мне благодарна. Доверилась мне. Нельзя пользоваться людским доверием, чтобы затянуть петлю у человека на шее. Питер… – Он стоял, уставившись в огонь. – Это омерзительно! – в ужасе выкрикнула Гарриет. Ее волнение разбивалось о его непреклонность, как волна о камни. – Это… это жестоко…

– Убийство жестоко.

– Я знаю, но…

– Ты видела, как выглядят убитые. Я видел тело этого старика. – Он обернулся и посмотрел ей в лицо. – Жаль, что мертвые так тихо себя ведут, – их легче забыть.

– Мертвые мертвы. А нам надо хорошо относиться к живым.