Медсестра

— Нет, батенька, это наши проблемы! — резко возразил ему главврач. — Петр Грабов не шутит, понимаете?! У него очень сложно с психикой. Когда он был еще подростком, то утопил своего товарища в проруби. Все это потом представили как несчастный случай. Отец Грабова тогда работал директором консервного завода, являлся одним из сильных мира сего, но я сам осматривал Петю, и тот без всякого стеснения признался мне, что ему доставляло огромное удовольствие наблюдать за предсмертными муками

сопливого щенка. Он имел в виду своего товарища...

Семушкин на мгновение запнулся, словно ему было тяжело об этом вспоминать.

— Но ведь это убийство... — прошептал Кузовлев. — Да еще с проявлениями садизма!

Главврач кивнул:

— Я конечно же сообщил об этом следователю! Неужели ты мог подумать, что я утаил этот факт? — возмутился Дмитрий Дмитриевич. — Следователь тут же вызвал Грабова и спросил, так ли все было, но Петр с невинной улыбкой прямо при мне вдруг объяснил, что доктор его-де не так понял и на самом деле он не может забыть гримасу ужаса на лице своего товарища. Мой разговор с Грабовым происходил один на один, и следователь сразу объяснил, что мое сообщение вовсе не улика, мальчик находился в состоянии сильного стресса, а тут у меня накануне произошла еще стычка с Грабовым-старшим, так что... Но ты-то мне веришь?

Станислав Сергеевич утвердительно качнул головой.

— Потом Петр ушел на чеченскую войну и стал героем. Мне военком потом признался, что парень сам попросился туда. Рост подходящий, да и силы не занимать, вот его и отправили. Там этих удовольствий он, судя по всему, вкусил вдоволь и приехал оттуда весь черный. Раньше у него такого лица не было. Он потом объяснил мне, что пролежал летом двое суток в горах на солнцепеке, был ранен, и с кожей что-то случилось. Да что я тебе рассказываю, ты и сам неплохой психолог и все понимаешь. А потому с ним лучше не связываться!

Они помолчали.

— Теперь ты понимаешь, в какую передрягу угодил и насколько все серьезно?!

— Я понимаю, но Алена моя жена! И этому скоту придется меня убить, чтобы разлучить нас!

— Любовь, любовь! — проворчал главврач. — Та же болезнь и, увы, чаще всего проходит. Когда человек излечивается, он с удивлением смотрит на ту, ради которой готов был пожертвовать собой, друзьями, и не понимает, что с ним в тот момент творилось. Так что пора бы эти вещи понимать!

— Увы, пока не созрел.

Прибежала Алена, и этот разговор пришлось прекратить. Семушкин, вернувшись в свой кабинет, позвонил начальнику милиции майору Маркоте, предупредив и его об этих угрозах. Но тот лишь радостно гоготнул в ответ на эти предостережения.

— Могу в целях безопасности твоего хирурга в городскую тюрьму отправить, там-то Грабов его уж точно не достанет! А вот охранников предложить не могу. Я один остался, как перст! Кто уволился, а кто болеет, вот начальство и приказало сидеть у телефона. Стыдить да корить нашего передовика тоже резонов нет, так что остается один выход: пусть твой костоправ вернет ему девчонку и спит спокойно. Чего, других не осталось?

— Для него, видать, не осталось.

«Вот деятели! Человека убить грозятся, а никому до этого и дела нет! — бросив трубку, вздохнул про себя Семушкин. — Верно сказано: «Ужасный век, ужасные сердца!»

Главврач не выдержал и, не дожидаясь окончания рабочего дня, отправился к Грабову. Последнего нашел у себя дома, в нетопленой избе. Бригадир в плотной рыбацкой робе сидел за столом, перед ним стояла пустая бутылка водки, лежала краюха хлеба, охотничий нож с костяной ручкой и половина большой луковицы.

— Доброго здоровья этому дому! — постучав и входя в горницу, громко проговорил гость.

Однако на приветствия главврача хозяин не ответил, словно вообще не заметив его появления. Дмитрий Дмитриевич, неловко потоптавшись у порога, без приглашения прошел в горницу и, сняв шляпу, сел по другую сторону стола напротив Петра. Несколько секунд они молчали. Бригадир рыбаков по-прежнему не проявлял никакого любопытства к пришедшему, погруженный в собственные раздумья.

— Я знаю о твоих угрозах! — набравшись храбрости, одним духом выложил все Семушкин.

Стариковский голос прозвучал неестественно визгливо, главврач этого и сам не ожидал. Грабов с трудом оторвал голову от столешницы и тусклым взором, выражавшим странное и непонятное сожаление, оглядел доктора, от которого за версту несло йодом и другими лекарствами. Рыбак с громким ревом чихнул, и взор его неожиданно прояснился. Он схватился за бутылку, но, обнаружив, что та пуста, сбросил ее под стол, к валявшимся там двум другим, нырнул к печке и вытащил еще одну. Сковырнул зубами завертку из фольги, разлил в два стакана по полному, до краев, как бы обозначив этим и свою позицию: если хочешь о чем-то говорить со мной, сначала выпей, а потом разговор заводи.

— Я не пью, Петя, ты знаешь,— выдавил из себя доктор, с нескрываемым ужасом глядя на водку.