– Не переселяться же нам с Адой, в самом деле, из Москвы в старообрядческую общину? – пожал плечами Клобуков. – То есть технически это, вероятно, возможно, хоть и непросто. Долететь до Читы, оттуда как-нибудь добраться до Окобоги, но… Нет, это невообразимо. Я, наверное, вот что ему скажу. Во-первых, пообещаю свято хранить тайну. Во-вторых, дам слово каждый свой отпуск проводить в Окобоге. Я член-корреспондент, мне положено полтора месяца. Буду приезжать с медикаментами, с инструментами. Ну и вообще – привозить то, что им необходимо. Для них же лучше будет. И свое слово я сдержу, можете не сомневаться.
– Значит, Махаяне вы готовы уделить восьмую часть вашего времени, – сказала Епифьева непонятное. – Нечто подобное я и предполагала.
Взяла еще две странички.
– Теперь я сначала почитаю, потом послушаю вас и запишу.
– Не будешь с нами жительствовать, – заключает Столет, дослушав. – Однакож речено без кривды. То мне любо. Что ж, и аз с тобой криводушничать не стану, обскажу как есть. Не можно к нам в Оконце егда восхощешь войти-выйти. Тебя-то Господь едино чудом провел. Ныне утром на малое время Око Небесное прикрылось – только тем ты и спасся. Фимка рекла, там, под Сторожихой еще трое чужих лежат, и те мертвы, ликом крашены. Твои сотоварищи?
– Да. Что с ними случилось? – спрашиваете вы. – Отчего они умерли? Что такое «сторожиха»?
– Сторожиха – каменна баба, она тута ишшо до нас истуканствовала. На всех перевалах, где льзя сойти в Окобогу, такие ставлены ради страха и обережения. Потому ежели взойти с-под деревьев на пустоту, где солнце, с человека дух вон. Млеет человек, сила из него выходит, в душу вселяется ужас и отлетает она, душа, а лик делается киноварен.
Вы вспоминаете, что наверху вам действительно стало нехорошо, но дурнота отступила, когда солнце вдруг скрылось за тучей. Потом снова развиднелось, но в это время вы уже спускались в долину.
Похоже, ваши спутники стали жертвой какого-то необъяснимого природного феномена. Кольцо кратера представляет собой контур, где сконцентрирована некая энергия или экранируется какое-то излучение, не воспринимаемое органами чувств. При ярком свете солнца или луны оно убивает человека и пигментирует кожу.
– Но ты не страшись, аз тя наущу, како отсель целу выйти, коли ты в чистоте обитать не хощешь, – говорит старец. – Надобно безлунной ночи выждать. Тогда ништо, можно. Нас то бережет, что чужие, егда даже в сии края забредут, на гору всяко в дневно время лезут. И дохнут. А мы после их, киноварью мазанных, в Ледовую сносим.
– Куда-куда?
– А погрядём, глянешь.
Старик ведет вас в третью, самую правую пещеру. Там темно, но у входа лежит палка, обмотанная паклей. Столет вынимает кресало, высекает искру, запаляет факел.
Ведет вас узким проходом внутрь.
Там очень холодно. Стены и свод покрыты инеем. Как и в Чистой пещере, в несколько шеренг стоят открытые домовины, но их немного, десятка два.
Первый покойник, которого вы видите, одет в черный мундир с офицерскими погонами, на груди эмалевый георгиевский крестик, на рукаве нашивка – череп с костями. Поблескивающее ледяной коркой усатое лицо такого же красно-оранжевого цвета, как у ваших несчастных спутников.
– Энтот вот последний, тридцать пять годов тому явился, – говорит старец, и вы соображаете: должно быть, офицер разбитой колчаковской армии. – За все за двести за полста годов девятьнадесять страдников до нас добрело.
Вы оглядываетесь по сторонам. Видите несколько бородатых мужиков – должно быть, охотников. Один мертвец, судя по камзолу с медными пуговицами, из восемнадцатого столетия.
– Токмо один живой прошел, яко ты. – Столет останавливается над человеком в круглых очках. Это единственный, у кого лицо не красного цвета. – Тож пожалело его Око, прикрылось. В триста девяностом третьем было…
Вы мысленно пересчитываете на современную хронологию. Семь тысяч триста девяносто третий год это – минус 5508 – получается 1885-ый.
– Отрадный был мне собеседник, – вздыхает Столет. – С Анчихристовой каторги сбежал. Порассказал, поведал, яко у вас там на Сотонинщине. Жалко, пожил недолгое время, годок всего, и помер. Гнилой он был, чахотошный – потому не в чистоте произрос, а на вашей поганщине. И в Христа-Бога не веровал, грешник. Оттого нельзя было его в Чистой пещере упокоить…
Старец поворачивается к вам.
– А скажи мне, пришлый человек, како у вас там на Сотонинщине ныне, чрез семьдесят лет? Чай так же погано? Что за царь царствует? Сильно ли злой?
– И здесь, Антон Маркович, мы с вами вновь переходим в жанр пьесы. Я спрашиваю за Деда-Столета, вы отвечаете. Так что вы ему скажете про нынешнее время?
– Что оно не лучше, чем в 1885 году, – ответил Клобуков. – Во многих отношениях даже хуже. Что царь, который правил до недавнего времени, был страшнее Петра и Ивана Грозного, истинный Антихрист. Погубил бессчетное количество живых душ, а остальные отравил ядом лжи и раболепства. Что самое ценное человеческое достояние – уровень мысли – за семьдесят лет не вырос, а опустился. Потому что всех мыслящих истребили, а новые на смену еще не выросли.