Медвежатница

Рассказал, как по чистой случайности вышел на след начальника ОФПЛ, фронтового Отдела фильтрационно-проверочных лагерей, где бывшему пленному во второй раз сломали жизнь. И про то, что установил адрес этого Бляхина – довел академика до самого подъезда.

– Там, в Оппельне, в хозяйстве Бляхина, мне сызнова зубы вышибли. Весь немецкий плен у меня протез продержался, а у своих борзой лейтенантишка палкой наотмашь вмазал… Главное, я идиот, так радовался, когда к нам в шталаг танк с красными звездами въехал, колючку снес… И все наши, кто до сорок пятого года дожил, орали, руками размахивали… Прямиком оттуда нас на фильтровку и погнали. Как баранов. Я что, мне считай повезло. Поплатился только вставными зубами и тихо-мирно отправился на фронт. А сколько наших сразу из немецкого лагеря в советский поехало. У меня хоть месяц передышки вышел.

– И что, Бляхин этот, сам, лично, людей мордовал? – нахмурился Самурай.

– Не знаю. Я его там ни разу не видел. Только фамилию знаю. Какая разница – сам, не сам. Порядки-то он завел… Был у меня в шталагере товарищ, Беглов Миша, золотой мужик. Я бы без него не выжил. Вместе из плена освободились, вместе загремели в Оппельн. Так ему тот же лейтенант, гадина, своей палкой голову отшиб. Ослеп Мишка от удара, нерв ему какой-то повредило. И все равно потом в изменники определили, чтоб не отвечать. Бляхин свою подпись ставил.

– Понима-аю, к чему ты ведешь, – протянул Шомберг. – Мы, конечно, с тобой твердо решили, что личных счетов сводить не будем. Опять же никакой ниточки к нам потянуться не должно… Но человек не может жить только долгом и рассудком. Надо что-то делать и для души. Ох, дорого я бы дал, чтоб пообщаться с сучарой, которая меня в тридцать шестом запустила в конвейер. В общем так. Берем твоего Бляхина в работу. Вне плана, в порядке культурного досуга. По правилам полагается минимум два свидетеля, но мы вторым засчитаем твоего Мишу Беглова. Что с ним потом стало, не знаешь?

– Говорили, умер на этапе.

– Тем более. Я для товарища Бляхина, раз он не чужой тебе человечек, что-нибудь особенное придумаю. Гляди бодрей, Санитар. Радуйся жизни, настало наше время. «Рады, рады, рады светлые березы, и на них от радости расцветают розы».

«Жизель»

В этом году праздники получились длинные – шестого ноября воскресенье, седьмого и восьмого выходные, пятого работали только до обеденного. Ну то есть как – работали? Отсидели торжественное собрание, не такое длинное, как в прошлые годы – и сразу разошлись по отделам, где уже были накрыты столы.

Памятуя добрый совет Зиночки Ковалевой, Клобуков на сей раз не стал изображать из себя старообрядца – остался с коллегами, чокался с ними разведенным спиртом, улыбался анекдотам и даже шутил сам. Кажется, у него получалось не очень, но сотрудники обрадованно смеялись. Мудрая Зинаида Петровна была права. «Сокращение дистанции» явно изменило атмосферу в коллективе к лучшему.

А может, дело было в том, что изменился сам Антон Маркович. В последние дни он чувствовал себя так, словно… Обычный человек, наверное, сказал бы «словно вдруг помолодел на двадцать лет», но профессия подсказала более точную по ощущениям метафору: словно после визита к стоматологу отходит новокаиновая блокада – к лицевым мышцам возвращается способность улыбаться, одеревеневшие губы снова чувствуют тепло и холод, пища обретает вкус. Невероятные вещи происходили с членом-корреспондентом АМН СССР Клобуковым, он сам себя удивлял.

Разошедшаяся молодежь вытащила из шкафа с пробирками патефон, о существовании которого заведующий и не догадывался. Поставили пластинку с Лолитой Торрес. День был хмурый, сумеречный, но свет включать не стали.

Антон Маркович улыбался, глядя на танцующие в полумраке пары, голова немного кружилась, мысли были рассеянные, но приятные.

– Вставайте, вставайте, – наклонившись к нему, шепнула Зиночка. – Раз вы сегодня такой отчаянный, не останавливайтесь на полпути. Потанцуем!

И чуть не силой взяла за руки, подняла. Не вырываться же?

Старшая медсестра порядком захмелела, и это ей шло. Глаза сияли, зубы влажно блестели.

– Да я не умею.

– Я вас научу. Сейчас немножко потренируемся у вас, а потом всех поразим.

Она решительно повела его в кабинет, оставив дверь открытой, чтобы было слышно музыку.

– Левую мне на спину. Крепче, кабальеро! Правую – нет, не на плечо, так только пенсионеры делают. Берите меня за бок. Выше, выше! Вот так, смелей.

Она взяла его кисть и прижала к своей груди. Ладонь ощутила тугую полноту. Мягкие, горячие губы стали быстро целовать его щеку, прижались ко рту. Зиночка тихонько постанывала.

От неожиданности, от потрясения Антон Маркович повел себя грубо – отпрянул от нее, да еще толкнул.

– Зина, что вы делаете? Вы слишком много выпили.

Прозвучало это по-идиотски. Что она делает, было понятно, а морализаторство в такой ситуации могло только оскорбить.

Ковалева и оскорбилась.

– Что, был мужчина да весь вышел? – задыхаясь от обиды, выкрикнула она. – Или никогда и не был? Только и хватило мужской силы произвести на свет дочь-инвалидку?