Медвежье солнце

К Симоновой он поехал после окончания рабочего дня. Дом у нее был прелестным, очень женским, простым: с чудными занавесками, растениями на окнах и росписью по фундаменту. А вот сад оказался неухоженным, засыпанным снегом, но в нем активно работал лопатой садовник. Несколько окон в доме светились.

– Госпожа не принимает, – сурово сообщил дворецкий, открывший дверь. – Она занята.

– Гости? – осведомился ректор.

– Нет, – сказал дворецкий. – Извините, милорд.

– Ничего, – вежливо сказал Алекс. Подождал, пока мужчина закроет дверь, открыл Зеркало, настроился на Симонову и заглянул через портал.

Герцогиня сидела в кресле в том же платье, в котором была у него. Видимо, в гостиной. Играла какая-то старая музыка, а она рыдала, и, видимо, уже давно. И пила. Рядом, на маленьком столике, стояли пузатые бутылки, в пальцах ее дымилась сигарета, вставленная в мундштук.

Зрелище было тягостное.

Свидерский выругался и шагнул в комнату через Зеркало. Кажется, она даже не удивилась, увидев его. Подняла мутный взгляд, отсалютовала бокалом, затянулась и запила дым алкоголем. Сейчас, с потеками туши – но аккуратно держащейся алой помадой, – она выглядела жутко несчастной. И все равно красивой.

– Как видите, – язык ее заплетался, – у меня тоже есть ликер, лорд Свидерский.

– Где ваши дети?

Катерина наливала себе еще.

– В саду, – сказала она пьяным голосом. Руки дрожали, Катерина пролила мимо бокала и всхлипнула. – Няня заберет. Чего надо?

– Пришел предложить вам работу, леди Симонова.

Она пожала плечами, снова выпила и забросила ногу на ногу. Платье задралось, обнажив бедро и чулок на подвязке.

– Я передумала. Уходите, – женщина вдруг огляделась, взгляд ее просветлел. – Что вы вообще тут делаете?

– Нет, не передумали, – сказал Алекс резко, игнорируя вопрос. – Сейчас мы будем трезветь, а потом поговорим.

Он подошел ближе, помахал рукой, разгоняя дым, – и она неожиданно сжалась, забилась в кресло, подтянув под себя ноги и согнувшись. И тут же вспыхнула злостью.

– Проваливайте, благодетель! Вон отсюда!

– Вон, вон, – пробурчал ректор, отнимая у нее бокал. – Как вы будете работать, если привыкли приказывать?

– Я не буду у вас работать, я же сказала, – сквозь зубы проговорила герцогиня. – Это слишком большая честь для вас. Отказались, и прекрасно. С-создам свой женский журнал, да?

– Протрезвеете и повторите, – сказал он терпеливо. – Где ванная? Сами пойдете, или вас отнести? Да прекратите вы напиваться, ваша светлость!

Она схватила бутылку и демонстративно сделала несколько глотков. И послала его. Матом.

Алекс вздохнул, схватил Катерину на руки и понес в коридор. От нее сильно пахло алкоголем и сигаретами, она вопила, извивалась, но потом затихла и приглушенно зарыдала ему в плечо. Двери пришлось открывать ногой – так он познакомился с детской, с маленькой библиотекой, в которой стояли нераспакованные ящики с книгами, с кабинетом. И со спальней. Где находился вход в ванную.

Александр сунул ее светлость под душ прямо в одежде, включил воду – она завизжала, а потом вдруг как-то смиренно замерла, обхватила себя руками и опустила глаза. И молчала, даже не пикнула, когда он водил перед ней руками, запуская заклинание, очищающее кровь от токсинов – человек при этом сильно потел, поэтому нужна была вода. Много воды. Герцогиня вдруг захрипела – уходил спирт, наступало обезвоживание – и стала жадно ловить ртом теплую воду, глотая и захлебываясь.

После она, протрезвевшая, ледяным тоном приказала ему удалиться.

– Если вы готовы приступить к работе завтра, – сказал Алекс, когда герцогиня вышла из ванной, переодевшись в теплый и толстый халат, – то жду вас к девяти утра. Наталья Максимовна все покажет. Возьму на полгода. Но не расстроюсь, если уйдете раньше.

– Не думайте, что я буду благодарить, – сухо проговорила она, – не буду. Я еще подумаю. Мне не нравится ваш стиль собеседования.

– Подумайте, – усмехнулся Алекс. – До завтра время есть.

После ухода лорда Свидерского Катерина Симонова еще долго сидела в своей спальне. Расчесывала мокрые волосы, думала, приходила в себя. Состояние было самое смятенное. Ей было горько и стыдно, тоскливо до слез – и никого не было рядом, чтобы пожаловаться, обнять, расслабиться. Зато в гостиной ждала недопитая бутылка. Никогда не отказывающий друг – алкоголь. Такой же теплый, как и объятья любящего человека, такой же отзывчивый и безотказный.

Но она все-таки не притронулась больше к ликеру. Приказала проветрить гостиную и убрать все бутылки из дома.

Сколько раз она уже делала это – и не выдерживала, покупала новые, стоило только произойти чему-то, что выбивало ее из колеи. Сколько раз она говорила себе, что не хочет, чтобы дочери запомнили из своего детства не только нелюбящего и поднимающего на них руку отца, но и вечно пьяную мать. Напоминала себе, что нужно быть сильной ради них, нужно жить дальше, – и все равно пила. Пила, чтобы заглушить боль и ощущение собственной ничтожности. Беззащитности. Уязвимости.