Медвежьи невесты

Внучку плакальщицы звали Варвара Матвеевна, и она, явно, была из тех особенных старушек, кто знает всё обо всех и даже больше — нечто подспудное, что человек может даже сам в себе не замечать, а на челе его отчетливо написано: во столько-то лет и от того-то умрет, вот столько-то у него будет детей и столько-то внуков.

— Так и знала, что придешь сегодня, милая, — пропела-прошамкала старушка. — Лепешек с утра напекла.

— Откуда знала, бабушка? — удивилась Нина. — Я ведь и сама с утра не собиралась…

— А я ведь специально тебе не дорассказала тебе о Чёрной собаке, — прозвенел смех ржавеющим колокольчиком. Знала, что любопытство приведет тебя ко мне.

— Может, тогда, и как зовут меня, знаете? — усмехнулась Нина.

— Не знаю, врать не стану, — чуть-чуть обиделась старушка. — Зачем мне знать, когда сама расскажешь? Меня, скрывать не стану, Варвара Матвеевна зовут.

— А я Нина.

— Так вот, Ниночка, собиралась ты ко мне или не собиралась… Это только кажется, что сами мы решаем, чему случиться с нами… Судьбу, её ведь и на коне не объедешь. Что написано тебе на роду — сбудется непременно. Одна только внучка моя обманула судьбу…

— Как это «обманула судьбу»? — уже понемногу перестала удивляться странным речам Варвары Матвеевны Нина.

— А вот так, — в голосе старушки звенела гордость за внучку. — Учёная она у меня, да ни на кого-нибудь училась, а на саму хозяйку тайги.

— На хозяйку тайги? — Нина снова невольно округлила глаза, что польстило рассказчице.

Она таинственно улыбнулась выцветшей и обеззлобленной временем улыбкой и продолжала говорить.

— Хозяин леса кто у нас?

— Медведь. Кто ж еще! — угадала Нина.

— Он, злодей косолапый. Красив, силен, но опасен — не приведи Господь один на один повстречаться с мишкой в лесу! И дочь, и зять от лап его погибли, осиротил ненаглядную мою совсем еще крошкой. Так ведь и ей на роду было написано принять смерть от медведя в том же возрасте, что матери её. Двадцать три было Настеньке, а стрекозе моей двадцать пять скоро стукнет.

— Как же она судьбу обманула?

Нина забыла даже о таинственной чёрной собаке.

— А-а, — хитро улыбнулась старушка, радуясь, что рассказ её заинтересовал приезжую. — Я ж говорю, что училась она у меня не на кого-нибудь, а на хозяйку тайги, есть в Красноярске такая особая школа для девочек. Но ни распутных, ни замужних туда не берут. Миша он ведь сразу чувствует, когда перед ним девочка. Его звериное чутьё не обманешь. Если не целочка — разорвет и церемониться не станет. Косолапому подавай только чистых, незамужних. Такую как заметит в лесу — так лезет обниматься, собака, — старушка хихикнула и продолжала. — А смех, между прочим, плохой. У медведя ласки такие, что невзначай и зашибить может, и когтищами своими до кости разорвать.

Каким таежным премудростям обучают в Красноярске медвежьих невест, старушка рассказать не успела, потому что заметила вдали своими дальнозоркими единственную-ненаглядную гордость и отраду.

— Так можно ведь было и просто куда-нибудь уехать, куда-то, где нет медведей…

— Как это просто уехать? — удивилась в свою очередь старушка. — Разве же отпустит тайга того, кому суждено погибнуть от медведя?

— А вот и моя стрекоза! — при виде внучки лицо старушки просветлело, помолодело даже.

Стрекозу звали Светланой.

Представилась она равнодушно, даже хмуро, пожалуй. Буркнула в сторону «Света». Дикарка, а на вид городская. Кудряшки, сразу видно, не завивка, а свои, подстрижены до плеч, ветер ими играет, пытается распрямить, а они обратно свиваются темными змейками. Глаза тоже тёмные, с зеленью, лесные, разрез, как у рыси. Нос и губы — точёные. Природа-резчик постаралась. На свет появилась красавица. Стройная, правда, чуть-чуть худовата. Ноги сильные, длинные. Юбка белая, выше загорелых колен ладошки на две, тоже ветру на радость. Никто в поселке таких коротких не носит, но Свете можно всё, никому и в голову не придёт осудить имеющую власть над Хозяином Леса.

— Пойдёмте, что ли, в дом чай пить, — пригласила старушка. — Чай у меня вкусный, из таёжных трав.

В доме Варвары Матвеевны и Светы всё говорило о том, что здесь давно ни к чему не прикасалась мужская рука.

У стены аккуратно составлены баночки с вареньями, на столе, покрытом вышитой скатертью (такая же вышивка — с цветочными узорами — на занавесках), в гранёном стакане — букет засушенных с осени разноцветных листьев. Зеркало, большое, в позолоченной раме, не прибито к стене, как положено, а нижним краем уходит за тяжёлый сундук, чтоб невзначай не свалил рыжий котище, развалившийся посреди хаты на медвежьей шкуре — пожалуй, единственного свидетельства, что когда-то в доме был охотник.

Старушка словно прочитала мысли Нины и поспешила её огорошить:

— Медведя внучка убила.

— Как убила? Из ружья? — изумилась Нина, глядя на хрупкую Светлану.

— Из какого тебе ружья? Ружьём можно шкуру испортить, — продолжала говорить загадками старушка, разжигать любопытство.

А Светлана юркнула за вышитую занавесочку и взяла с подоконника кинжал.