Механический апельсин

Днем было совсем не то, что ночью. Ночь принадлежала мне и моим другерам и прочим надцатам, а буржуазные стармены прятались в домах, попивая у своих глуперских "ворлдкастов"; но день был для старменов, да и роззов или ментов днем, казалось, всегда было больше. Я сел в автобус на углу и проехал до Центра, потом прошел обратно к Тэйлор-Плейс; здесь была дискотека, которую я предпочитал с моими особыми запросами, братцы. Название у нее было дурменское — "Мелодия", но это было хор-рошее мьесто, и обычно здесь можно было быстро получить новые записи. Я вошел. Единственными посетителями были две молоденькие цыпы, сосущие эскимо (хотя была зима и собачий холод), копаясь в новых поп-дисках: Джонни Бернауэй, Сташ Кро, Миксеры "Немного помолчи" с Эдом и Идам Молотовыми и подобный дрек. Этим двум цыпам было не больше десяти; видно они, как и я, решили не ходить этим утром в пгколягу. Они явно считали себя взрослыми дьевотшками: они покрутили бедрами, увидев Вашего Верного Рассказчика, и у них были накладные грудели и губеры сплошь в помаде. Я подошел к прилавку, вежливо улыбаясь всеми зубами старине Энди, стоявшему за ним (он тоже всегда вежлив, всегда готов помочь, действительно хор-роший вэк, хотя лысый и очень — очень худой). Он сказал:

— Ага, думаю, что я знаю, что вам нужно. Хорошие новости, хорошие. Ваш заказ пришел.

И отбивая такт руками, как Большой дирижер, он пошел за ним.

Две молоденькие цыпы захихикали, как это бывает в их возрасте, и я строго посмотрел на них. Энди вернул ся вэри-скорро, размахивая Девятой в большой блестящей белой упаковке, на которой, братцы, было нахмуренное, угрюмое лицо самого Людвига-ван.

— Вот он, — сказал Энди, — покрутить для пробы? Но я ужасно хотел поскорее забрать его домой, на мое стерео, и слушать в одиночестве. Я вытащил дэнг, чтобы заплатить, и одна из цыпок сказала:

— Чего добыл, братик? Что-то колоссаль? — эти молоденькие дьевотшки говорили по-своему. — Небесные семнадцать? Люк Стерн? Голли-Гогол? — и обе захихикали, вертя бедрами.

Тут мне пришла такая идея — боль и восторг, что я чуть не свалился, братцы, и не мог вздохнуть секунд десять. Придя в себя, я улыбнулся свеженачищенными зуберами и сказал:

— А что, если пойти домой, сестрички, и прокрутить ваше чирикание там? (Я видел, что пластинки, которые они купили, — это поп-вештши для подростков). Ручаюсь, что вы ничего не купили, кроме мелочей.

В ответ они выпятили нижние губки.

— Идите с дядей и послушаете, что надо. Услышите ангельские трубы и дьявольские тромбоны. Я вас приглашаю.

И я поклонился. Они снова захихикали, и одна сказала:

— О, но мы так голодны. О, нам бы покушать.

Другая добавила:

— Да, она сказала верно, не так ли. Я ответил:

— Покушаете с дядей. Где бы вы хотели?

Они считали себя очень искушенныим и заговорили тоном важных леди о Рице и Бристоле, и Хилтоне, и об "Иль Ристоранте Грант-Турко". Но я остановил их, сказав: "Идите за дядей", и отвел их в Паста-Парлор, за углом, дав им окунуть их невинные молодые лица в спагетти, и сосиски, и крем, и бананы, и в горячий шоколад, пока меня не начало тошнить при виде этого, братцы: сам я скромно подкрепился ломтиком холодной ветчины и порцией красного перца. Эти две цыпки были очень похожи, хотя и не сестры. Одни и те же мысли, или отсутствие таковых, один цвет волос — покрашены вроде под солому. Ну, сегодня они и впрямь повзрослеют. Сегодня я займусь этим. Они сообщили, что их зовут Марти и Соньетта, достаточно глупо, так что я сказал:

— Очень хорошо, Марти и Соньетта. А теперь погоняем пластинки. Пошли.

Когда мы вышли на холодную улицу, они решили, что хотят ехать не автобусом, ах нет, на такси; я доставил им это развлечение, усмехнувшись про себя, и взял одно из стоявших у Центра такси. Водитель, старый усатый вэк в очень запачканной одежде, сказал:

— Только ничего не рвать. Не дурить с сиденьями. Только что сменил обивку.