Механизм пространства

– Я огорчусь. Я ведь боюсь не войны, на которой станут убивать миллионами. Грядущего еще нет, оно не предопределено. Даже Нострадамус прозревал лишь возможные пути. Я вижу конечную цель – клоаку, куда эти пути вольются. Чарльз, вам нравится Будущее в виде клоаки, заполненной живыми помоями? Хотите весело булькать? Радуйтесь, что вам в ваших странствиях не довелось зайти туда, куда однажды зашел я.

– Клоака, сэр? Надеюсь, это аллегорический образ?

– Нет. Это страшный итог. Это вызов богу и дьяволу. Это человечество, залитое негашеной известью прогресса. И жгучая гниль готова в любой момент излиться вспять, в прошлые дни и века. В наши дни, Чарльз. Благодарите судьбу – вам не предлагали участвовать в Восстании Мертвецов…

Они свернули в переулок, ведущий в сторону Сены.

Смерть помахала им вслед костлявой рукой.

Сцена вторая

Шары задраивают люки

1

– Клаузевиц был великим человеком. Но, извините…

Темно-зеленый шелк на стенах. Темно-зеленая обивка кресел. Лаковые панели бюро с вставками болотного цвета. Золотые кисти штор напоминали эполеты. Кабинет был затянут в зеленый мундир. Он словно намекал:

«Помнишь ли, Торбен Йене Торвен? Не забыл? Помощник академика Эрстеда, датский шпион, ты ведь тоже носил такой мундир!»

Да, Торвен помнил.

…зеленое сукно (чужая форма, чужие погоны!) побелело от пыли. Пыль была всюду – на разбитой дороге, на телегах и экипажах, плетущихся вдоль обочины, на солдатских рубахах. Брошены пушки, рядом третий час пылится забытый всеми часовой. Армия уходила в клубящееся марево – протянувшись от горизонта, оно всасывало полк за полком.

Пыль, пыль, пыль…

Дождь ждали с утра. Редкие тучи сбежали на восток, указывая путь отступающим колоннам. К полудню дышать стало нечем. Воду во флягах берегли – колодцы опустели вчера, когда здесь прошли дивизии авангарда.

– Плохо быть немцем, – без всякого выражения сказал Карл Филипп Готфрид фон Клаузевиц. – Впервые я понял это шесть лет назад, отступая с батальоном принца Августа. Крестьяне в окрестных селах в один голос желали нам побыстрее сдохнуть. Потом батальон загнали в болото. А здесь, в России… Как бы мы ни старались, нас считают в лучшем случаем шутами. Как говорят местные, nemetz-peretz, kolbasa…

Сентябрь 1812-го гаркнул на всю Европу: «Французы в Москве, мадам и мсье!» Русская армия уходила Рязанской дорогой. Впервые за всю кампанию солдаты перестали отдавать честь офицерам. Штабная колонна где-то задержалась. Два никому не нужных иностранца в зеленых мундирах терпеливо ждали на обочине – рядом с орудиями, задравшими стволы в небо.

Ехавшие мимо казаки крикнули, что Москва горит.

– Война кончилась, господин полковник?

Торвен слишком поздно прикусил язык. Плохо быть шпионом. А еще хуже, когда понимаешь, что все напрасно. Юнкер Торбен Йене Торвен, став немцем фон Торвеном и надев форму русского прапорщика, ничем не мог помочь родной Дании. Те, кто послал его на задание, были уверены, что воевать придется на польских рубежах – в крайнем случае, в Литве и Белой Руси.

Война шла четвертый месяц. Датскому шпиону нечем было утешить прусского полковника Клаузевица. Nemetz-peretz, kolbasa…

– Кончилась? – полковник провел по лицу грязной ладонью. Брезгливо хмыкнув, опомнился, достал не менее грязный платок. – Нет, Иоганн. Война только началась. Как ни странно это звучит, русские ее уже выиграли. Не верите? Зря. Более того, я вам скажу, что генерал Кутузов ведет кампанию очень грамотно. Если рассматривать ход боев в целом…

Торвен пожал плечами. О русской победе Клаузевиц твердил от самой границы. Наверное, будет повторять и за Уралом.

– После Бородина, господин полковник, Кутузов бросил несколько тысяч раненых. Еще столько же он бросил в Москве. Сейчас вы скажете, что он поступил очень грамотно – с военной точки зрения. Не стал связывать армию обозами. Свобода маневра – главное условие победы. Я ничего не перепутал?

Ряды пехотного полка исчезли в скрипящей пелене. Следом надвигались новые. Никто не пытался идти в ногу. О песнях забыли после Бородина. «Ненавижу войну! – дрогнули сухие губы. – Мерзавцев, кто ее придумал, – ненавижу! Умники-теоретики! Под картечь бы всех…»

– Это вы обо мне, Иоганн? – у полковника оказался тонкий слух.

Хорошо, что Торвен шептал не по-датски.

– В чем-то вы правы. Лучшим теоретиком, какого я знал, был Дитрих фон Бюлов. Он считал, что развитие военной науки скоро уничтожит саму войну. Она станет чем-то вроде преферанса. Все – победы, поражения, маневры – будет просчитываться заранее, до первого выстрела. А выстрел уже не потребуется. Бюлов надеялся на появление механизмов быстрого счета. Говорят, в Англии работают над такими… Вы удивитесь, Иоганн, но эта идея почему-то никому не понравилась. Бюлова хотели арестовать все – и Наполеон, и наш король. Русские успели первыми – Бюлов умер, когда его конвоировали в Петербург. Зима, а он был в летнем мундире…

Голос Клаузевица звучал спокойно, как если бы речь и вправду шла о теоретических спорах.