Механизмы радости

Прошло много времени, прежде чем он подошел к родителям и посмотрел на них. В его взгляде не было мрачности, просветления, оживления, оцепенения, решительности, отрешенности, а просматривалось странное смешение чувств – примирение со временем, погодой и этими людьми. Они взглянули на него и на залив за его спиной, где на волнах поблескивала бутылка с запиской.

«Может, он написал то, что хотелось нам? – подумала женщина. – Может, он записал подслушанные у нас слова и желания?»

«А может, он написал что-то лишь для себя, – гадала она, – чтобы завтра проснуться и обнаружить, что он остался один в опустевшем мире; чтобы никого вокруг: ни мужчины, ни женщины, ни отца, ни матери, ни глупых взрослых с дурацкими пожеланиями, чтобы он – одинокий мальчик – мог дойти до железной дороги и управлять дрезиной в континентальной пустыне, в вечных странствиях и пикниках?»

Что он написал в записке?

Какое из этих двух желаний?

Она поискала ответ в его бесцветных глазах, но тщетно; а спросить не решилась.

Тени чаек парили и скользили по их лицам, обдавая внезапной мимолетной прохладой.

– Пора ехать, – сказал кто-то из них.

Они погрузили корзинки на дрезину. Женщина надежно повязала свою большую шляпу желтой лентой. Они поставили тазик с ракушками мальчика на пол, затем муж повязал галстук, надел жилет, пиджак, шляпу и они уселись на скамейки с видом на море, в котором далеко на горизонте посверкивала бутылка с запиской.

– А достаточно попросить? – спросил мальчик. – Пожелания исполняются?

– Иногда… даже чересчур.

– Смотря о чем просишь.

Мальчик кивнул, устремив взор вдаль.

Они оглянулись на место, откуда приехали, а затем посмотрели вперед – туда, куда направлялись.

– Прощай, местечко, – сказал мальчик и помахал рукой.

Дрезина покатилась по ржавым рельсам. Ее тарахтенье затухало, ослабевало. Мужчина, женщина и ребенок растворились в пространстве между холмов.

После того как они скрылись из виду, рельсы подрожали слегка еще пару минут и перестали. Облупилась ржавчина. Кивнул цветок.

Море расшумелось.

Юный барабанщик из Шайлоу

Апрельской ночью с плодовых деревьев шуршащей дробью на барабанный пергамент осыпался персиковый цвет. В полночь склеванная птицей косточка, чудом перезимовавшая на ветке, громыхнула стремительной невидимкой, заставив мальчика лихорадочно вскочить. В тиши он прислушивался к биению своего сердца, которое от волнения чуть не выскочило из ушей, но потом угомонилось.

После этого мальчик уложил барабан на бок, и каждый раз, когда он открывал глаза, на него пялился большой луноподобный лик.

Выражение его лица и в тревожном, и в спокойном состоянии было возвышенным. Время и ночь и вправду были возвышенными для подростка, которому в персиковых садах у Совиного ручья, неподалеку от церкви в Шайлоу, только что минуло четырнадцать.

– …Тридцать один, тридцать два, тридцать три…

Ничего не видя, он сбился со счета.

Дальше тридцати трех знакомых силуэтов в мундирах вкривь и вкось лежали сорок тысяч человек, изнуренных нервным ожиданием: им не спалось из-за романтических грез о битвах, в которых они еще не сражались. А милей дальше, замедляя шаг, в беспорядке прибывала другая армия, воображая, как она себя проявит, когда настанет пора: натиском, возгласами, стратегией безрассудного броска, а юный возраст послужит им оберегом и благословением.

Время от времени мальчик слышал, как поднимается могучий ветер, едва приводя в движение воздух. Но он знал, что происходит: это две армии – тут и там – нашептывали себе что-то, переговаривались во тьме, бормотали под нос, и вокруг такая тишина, словно природная стихия поднялась на юге или на севере от вращения Земли навстречу утренней заре.

О чем шептались люди, мальчик мог лишь догадываться, полагая, что они говорят: «Я, я единственный. Я единственный из всех, кого не убьют. Я выживу. Я вернусь домой. Будет играть оркестр. А я буду там и все услышу».

«Да, – думал мальчик, – им хорошо, они могут дать сдачи!»

Ведь среди молодых мужчин, беспечно распластавших свои кости вокруг ночных костров, притаившись в садовой траве, лежали вразброс и стальные кости винтовок с примкнутыми штыками – вечными молниями.

«У меня, – думал мальчик, – только барабан да две палочки и никакой защиты».

Не оказалось там такого мужчины-юноши в ту ночь, кто перед своим первым сражением остался бы без собственноручно отлитого, склепанного или вырезанного щита, испытанного всамделишным порохом, шомполом, пулей и кремнем, усиленного отдаленной, но нерушимой пламенной верностью семье и флагу, патриотизмом и лихим презрением к смерти. Но мальчику, лишенному всего этого, казалось, что его семью, завывая, все дальше безвозвратно уносит во тьму поезд, поджигая прерии искрами, а его самого бросили с барабаном, что бесполезнее игрушки, в игре, которая разыграется завтра или совсем скоро.

Мальчик повернулся на бок. Мошка вскользь коснулась его лица, но оказалось, это лепесток персика. Лепесток персика вскользь коснулся его лица, но оказалось, это мошка. Все в движении. Все безымянно. Все не так, как было.