Мемуары

Тем не менее все еще давались спектакли и проходили кинопремьеры, которые я, однако, перестала посещать, удалившись от всего и всех, даже от своих друзей. Мои мысли и чувства сконцентрировались исключительно на Петере и его судьбе. Я не уделяла внимания коллегам, почти совсем прекратила поддерживать связь с родителями, хотя они очень много значили для меня. Мать я любила до бесконечности, как и брата, с которым мы были очень близки еще с юности. У меня оставалась только одна обязанность — закончить «Долину». Болезнь как будто прошла, так что стало возможным наконец приступить с Гаральдом Кройцбергом к разучиванию испанских танцев. Работа с Кройцбергом, у которого в Зеефельде[330] была своя студия, стала для меня как для танцовщицы целым событием.

В это время меня стали преследовать ночные кошмары. Ужасы войны полностью овладели моим подсознанием. Я видела сюрреалистические картины из снега, льда и человеческих тел, которые распадались на части и снова, как в игре-головоломке, соединялись воедино. Мне мерещилось море крестов на белых кладбищах и снятые с лиц умерших гипсовые маски, покрытые льдом. Образы то расплывались, то снова становились резкими, то приближались, то вновь удалялись, словно снятые с борта вошедшего в штопор самолета. Потом мне казалось, будто я слышу крики, — ужасный сон! Спустя несколько часов после пробуждения радио сообщило, что продвижение немецких войск в России прекратилось из-за наступления сибирских морозов, которые привели к большим человеческим жертвам. От подобных сообщений мне становилось жутко. Между этим сном и трагедией в России, несомненно, существовала некая телепатическая связь. Меня и прежде посещали подобные переживания, но это жуткое видение я так никогда и не смогла забыть.

После того как пресса и радио известили, что Гитлер снял с постов нескольких генералов, а себя провозгласил главнокомандующим сухопутными войсками и объявил войну Соединенным Штатам, я перестала верить в победу. Случилось нечто большее, чем просто наступление сильных морозов, приведших к неописуемым страданиям сражавшихся в России войск. Было потеряно доверие, которое вермахт доселе питал к Гитлеру как к победоносному полководцу. Его приказ удерживать фронт под Москвой при таком жутком холоде, несмотря на огромные потери в людской силе и технике, вызвал у некоторых генералов и многих солдат протест и недоверие. Так, наступление морозов в России — 5 декабря 1941 года — косвенно стало катализатором последующих катастроф.

1942 год

В декабре ко мне неожиданно приехал Петер. Его ревматизм прошел, и после выписки из полевого лазарета командир поручил ему выполнить в качестве курьера несколько важных заданий в Германии. Отзыв на фронт снова и снова откладывался. Так мы смогли провести вместе несколько недель без сцен и споров, отчего я была очень счастлива. Тем труднее далось нам на этот раз прощание: Петеру нужно было возвращаться на полярный фронт. Мы никак не могли оторваться друг от друга. Петер раз за разом высвобождался из моих объятий, возвращался, чтобы еще крепче обнять меня, и наконец, не оглядываясь, выбежал из дому.

Но через три дня он вернулся. Что случилось?

— Балтика замерзла, — сказал он, — корабли застряли во льдах. Нам приходится ждать, пока не освободится фарватер, чтобы можно было выйти в море.

Горькая церемония прощания повторялась несколько раз. При последнем прощании — по моей записи в дневнике, произошло это 24 января 1942 года — нервы у нас обоих были на пределе. Перед отплытием кораблей Петер собирался позвонить мне еще раз из Засница.[331]

Я ждала напрасно. Ни звонка, ни телеграммы, ни письма. Прошло два дня, три, четыре. Я начала беспокоиться, не могла спать. Когда минуло девять дней, а от него все не было никаких известий, нервы у меня сдали. Мне казалось, что Петера уже нет в живых, что корабль, возможно, затонул или подорвался на мине. До сих пор даже во время тяжелейших боев из самых отдаленных мест ему всегда удавалось передать весточку или сообщить о своем местонахождении через особого посыльного.

В отчаянии я попыталась узнать в штабе вермахта что-нибудь о том, где находятся корабли, — безуспешно. Потом стала справляться у горных стрелков в Миттенвальде. Наконец один офицер сообщил по телефону, что корабли пока так и не вышли в море и все еще находятся в порту.

Эта новость потрясла меня. Где же тогда Петер? Я думала, что потеряю рассудок. Тут и позвонил знакомый Петера.

— Я слышал, — сказал он, — вы хотели узнать, где сейчас Петер Якоб?

— Да, — ответила я и затаила дыхание.

— Несколько дней назад я был вместе с ним — мы говорили и о вас.

— Вы были вместе с ним?

— Да, — подтвердил он немного хрипловатым голосом, — мы с ним основательно посидели — это было веселое застолье, выпили немало.

— А где он сейчас? — спросила я упавшим голосом.

— Наверное, еще в Берлине.

— В Берлине?

— Да, в Берлине, он неделю жил в гостинице «Эдем» с одной очень привлекательной особой, которую вы, вероятно, знаете.