Мемуары

Поскольку двор, который каждую минуту получал известия о происшествиях в Парламенте, почти уже не сомневался, что палаты вот-вот пойдут на уступки, и потому куда прохладнее относился к переговорам частным, речь герцога Буйонского нашла в собравшихся весьма пылкое сочувствие. Они без труда согласились с его мнением и обсуждали только, как взяться за дело. Не стану повторять здесь эти рассуждения — я пространно изложил их в той речи, что произнес у герцога Буйонского. Согласились обо всем и положили назавтра в три часа собраться у герцога Буйонского, где мы могли бы спокойнее, нежели в Ратуше, уговориться, каким образом представить дело Парламенту. Я вызвался в тот же вечер посовещаться с президентом де Бельевром, который в этом вопросе всегда меня поддерживал.

Мы уже прощались, когда д'Эльбёфу принесли из дому записку, в которой сообщалось, что к нему прибыл дон Габриэль де Толедо. Уверенные, что он привез ратификацию соглашения, подписанного военачальниками, мы с герцогом Буйонским отправились туда в карете д'Эльбёфа. Посланец и в самом деле привез согласие эрцгерцога, но явился он в особенности для того, чтобы возобновить переговоры об общем мире, который я предложил; поскольку от природы он был человек вспыльчивый, он не удержался, чтобы не высказать д'Эльбёфу, который, как я узнал впоследствии, получил от послов деньги, — тоном довольно резким, а герцогу Буйонскому — тоном весьма сухим, что в Брюсселе ими не слишком довольны. Им не составило труда успокоить посла, сообщив, что сию минуту решено возвратиться к договору об общем мире, что посол явился весьма кстати и завтра же увидит плоды принятого решения. Дон Габриэль приглашен был отужинать у герцогини Буйонской, которую хорошо знал в прежние времена, в бытность ее придворной дамой инфанты, и по секрету сказал ей, что эрцгерцог был бы весьма ей обязан, если бы она сумела добиться, чтобы я принял десять тысяч пистолей, которые испанский король поручил передать мне от его имени. Герцогиня Буйонская приложила все старания, чтобы меня убедить, но не преуспела в этом, — я отклонил предложение короля весьма почтительно, однако дав понять испанцам, что им нелегко будет уговорить меня принять от них деньги. Мне дорого обошелся впоследствии мой отказ, и не оттого даже, что я отверг деньги в этом случае, а оттого, что я взял с тех пор привычку вести себя так же в обстоятельствах, когда благоразумие требовало принять преподношение, даже если бы потом я бросил деньги в Сену. Не всегда безопасно отвергать дары тех, кто стоит выше тебя.

После ужина в кабинет герцогини Буйонской, где мы беседовали, явился с лицом совершенно растерянным Рикмон, о котором мне уже пришлось упоминать. Он отвел хозяйку дома в сторону и шепнул ей на ухо всего несколько слов. Она сначала разрыдалась, а потом, обернувшись к дону Габриэлю и ко мне, воскликнула: «Увы! мы погибли! армия предала господина де Тюренна!» В эту минуту вошел нарочный, который в коротких словах рассказал нам, что произошло, а именно, что все войска подкуплены были двором и вся армия, кроме двух или трех полков, изменила виконту — счастье еще, что ему удалось уйти от ареста и он с пятью или шестью приверженцами укрылся у ландграфини Гессенской, своей родственницы и приятельницы.

Известие это как гром поразило герцога Буйонского, я был потрясен почти так же, как он. Быть может, я ошибаюсь, но мне показалось, что оно не слишком опечалило дона Габриэля де Толедо ¹⁷⁷, потому ли, что, по его мнению, мы оказались теперь еще более зависимы от Испании, или потому, что живой и веселый нрав взял в нем верх над интересами партии. Однако и сам герцог Буйонский, как он ни был удручен несчастной вестью, через полчаса после прибытия гонца уже искал способа помочь горю. Мы послали за президентом де Бельевром — он успел получить письмо от маршала де Вильруа, который из Сен-Жермена известил его о том же; в письме сообщалось также, что Первый президент и президент де Мем объявили придворному, имени которого я не помню и которого они встретили по дороге в Рюэль, что, если им не удастся достигнуть соглашения, в Париж они не вернутся. Герцог Буйонский, который с потерей армии г-на де Тюренна потерял главный свой козырь и понял, что его обширные замыслы самому решать судьбу партии не имеют более опоры, внезапно вернулся к первоначальному своему намерению — довести дело до крайней точки; ссылаясь на письмо маршала де Вильруа, он объявил нам самым непринужденным и естественным тоном, что из слов Первого президента и президента де Мема мы можем судить, сколь нетрудно исполнить план, задуманный нами накануне.