Мемуары

Совершать поступки, дозволенные одному лишь властителю, менее опасно, нежели вести речи, не дозволенные подданному. Но и Мазарини, придав шумную огласку отказу назначить меня кардиналом, явил не более осмотрительности, нежели я в моем разговоре с Ле Телье. Мазарини рассчитывал жестоко повредить мне во мнении публики, показав ей, что я преследую выгоду личную, хотя всегда утверждал, будто ее не ищу. Он не понял, что времена изменились, не подумал о том, что, как заметил Комартен, нынче речь идет уже не об обороне Парижа и не о заступничестве за народ, когда все, что отдает своекорыстием, внушает подозрение. Комедия, разыгранная Кардиналом, не уронила меня в глазах публики, которой мои притязания казались вполне естественными и даже необходимыми, но зато комедия эта навсегда отняла у меня возможность отступиться от моих притязаний. По правде говоря, я все равно не отступился бы от них, но так или иначе Кардинал вел себя в этом случае неосторожно, — недаром мой пращур маршал де Рец, слывший самым ловким придворным своего времени, говаривал, что одно из наиважнейших правил житейских: когда обстоятельства вынуждают нас отказать тем, кого мы страшимся или на кого надеемся, не допускать, елико возможно, огласки этого отказа ²⁹¹

.

Вскоре Кардинал возвратился в Париж вместе с Королем. Через герцогиню де Шеврёз он предложил пожаловать мне Оркан и Сен-Люсьен, оплатить мои долги и назначить меня главным придворным капелланом — г-жа де Шеврёз и Лег сделали все, чтобы я согласился. Но я ответил бы отказом, присовокупи он к своим посулам хоть целую дюжину кардинальских шапок. Я уже связал себя словом, ибо Месьё отказался от надежды столкнуть две враждующие силы, убедившись в Фонтенбло, что ему не удастся внести раскол в кабинет и когда-нибудь противопоставить кардиналу Мазарини меня, увенчанного пурпурной шапкой, — так вот, отказавшись от этой надежды, Месьё решил освободить принцев из тюрьмы. Все полагали, что мне стоило большого труда внушить ему эту мысль, но то было заблуждение. Я уже давно приметил, что Месьё к этому склонен. Я приводил вам замечания, которые он иногда ронял и которые я намотал на ус, — они убедили меня, что должно особенно внимательно следить за сменой его настроения. Однако, сказать правду, склонность Месьё еще долго оставалась бы бесплодной и напрасной, если бы я не подогревал ее и не укреплял. Правда и то, что он считал такой выход лишь меньшим из зол, ибо по понятным причинам боялся принца де Конде; во-первых, тому нанесли оскорбление, во-вторых, Принц неизмеримо превосходил Месьё всем — славой, мужеством, дарованиями, потому-то Месьё утрачивал свое намерение освободить Принца или, по крайней мере, откладывал его в долгий ящик, едва брезжила хоть малейшая надежда выпутаться иным способом из затруднительного положения, в какое оплошности Кардинала ежеминутно ставили Месьё в отношении народа, чью любовь он ни за что в мире не хотел потерять. Комартен, которому известны были чувства Месьё на сей счет и который знал к тому же, что герцогу Орлеанскому весьма не по сердцу гражданская война и он ее очень боится, искусно воспользовался этими своими сведениями, чтобы предложить Месьё добиваться для меня кардинальской шапки, а стало быть, избрать серединный путь, вместо того чтобы целиком предаться Кардиналу или заново раздувать мятеж. Месьё с радостью устремился по этому пути, полагая, что тут дело обойдется кабинетной интригой, которую в будущем можно использовать и развить по своему усмотрению. Но, увидев, что Кардинал этот путь преградил, он не колеблясь решил освободить принцев. Признаюсь, что подобно всем слабовольным от природы людям, которые, даже избрав себе цель, долго колеблются в выборе средств для ее достижения, Месьё еще не скоро исполнил бы свое намерение, если бы я не расчистил и не облегчил ему подступы к нему. Я расскажу вам об этом в подробностях, но прежде упомяну о двух довольно забавных происшествиях, которые в эту пору со мной приключились.