Мемуары

Принц де Конде, который доверял двору не более, чем фрондерам, имел довольно оснований не полагаться ни на ту, ни на другую партию; он не пожелал присутствовать на церемонии и довольствовался тем, что послал на нее принца де Конти, вручившего Королю письмо Принца, в котором тот умолял Его Величество простить его, но заговоры и клеветы врагов мешают ему явиться во дворец; Принц присовокуплял, что одно лишь почтение к Королю удерживает его вдали от дворца. Последние слова, в которых содержался намек на то, что если бы не почтение к Королю, Принц нашел бы способ оградить себя от опасности, привели Королеву в такую ярость, в какой я ее не видывал прежде. «Принц де Конде погибнет, или погибну я сама», — объявила она мне вечером. В этом случае у меня не было причин стараться настроить ее на более милостивый лад. Но когда из одного только чувства чести я пытался возразить ей, что слова Принца могли иметь другое значение, более невинное, как оно и было на самом деле, она в негодовании крикнула мне: «Это ложное великодушие! Ненавижу его!»

Между тем письмо Принца составлено было в выражениях весьма разумных и сдержанных.

Навестив Три ⁴⁰⁴

, принц де Конде возвратился в Шантийи и там узнал, что в день совершеннолетия Короля, то есть 7 сентября, Королева объявила о назначении новых министров ⁴⁰⁵

. А когда Шавиньи сообщил Принцу, что Месьё при этом известии, не удержавшись, заметил со смехом: «Уж эти-то министры продержатся дольше тех, кого назначили на Страстной четверг» ⁴⁰⁶, Принц еще укрепился в своей решимости убраться подальше от двора. В письме, которое Принц написал Месьё, чтобы выразить ему свое неудовольствие новым кабинетом, а также объяснить причины, побудившие его покинуть двор, Его Высочество справедливо дал понять герцогу Орлеанскому, что назначением нового кабинета оскорбили также и самого Месьё. Герцог Орлеанский, в глубине души весьма обрадованный тем, что Принц намерен оставить двор, в той же мере радовался возможности поверить или, лучше сказать, убедить себя, будто Принц доволен его действиями, а стало быть, не догадывается о том, что Королева назначила министров с согласия самого Месьё. Он счел, что по этой причине, как бы ни повернулось дело, он может сохранить с Принцем доброе согласие, а присущая ему слабость — сидеть между двух стульев, увлекла его на сей раз далее и стремительнее обычного: в минуту отъезда принца де Конде он так поспешил изъявить ему свою дружбу, что почти забыл о Королеве и даже не позаботился объяснить ей подоплеку своих неискренних попыток удержать Принца в Париже. Он послал к Принцу своего приближенного, чтобы просить Его Высочество дождаться его в Ожервиле, наказав в то же время посланцу явиться в Анжервиль не прежде, чем тот убедится, что Принц оттуда отбыл ⁴⁰⁷. Не доверяясь Королеве, Месьё не посвятил ее в эту злополучную уловку, к которой прибегнул для того лишь, чтобы уверить Принца: будь, мол, на то его воля, Принцу не пришлось бы уехать. Королева же, которая знала об отправке гонца, но не знала о ее тайной цели, решила, что, будь на то воля Месьё, Принц остался бы при дворе. Это ее обеспокоило; она сказала об этом мне; я откровенно изложил ей, как я толкую поступок Месьё, что было чистой правдой, хотя сам Месьё дал мне на этот счет весьма сбивчивые и путаные объяснения. Королева не заподозрила меня в желании ее обмануть, но вообразила, будто я обманут сам, и Шавиньи, оттеснив меня, совершенно подчинил Месьё своему влиянию. Она заблуждалась: Месьё ненавидел Шавиньи пуще самого дьявола и натворил все, описанное мной, из одного лишь малодушия, которое всегда побуждало его стараться поладить со всеми партиями, пускаясь на заигрывания, порой просто смешные. Но, прежде чем продолжить мой рассказ, я думаю, будет кстати остановиться на одной забавной подробности, касающейся до того самого Шавиньи, которого вы уже видели и еще увидите на сцене среди действующих лиц.